Марк Ферро - Николай II

Если раньше интеллигенция считала недостойным выходить на улицы и «нести красные знамена», то отныне она «водится» с террористами: Мережковский с Савинковым, Белый с Валентиновым, Горький с Лениным.

После того как были созданы социалистические партии, произошло определенное сближение между подлинно революционной интеллигенцией, с одной стороны, и писателями или артистами — с другой.

Приобретенные в 1905 году свободы, в частности свобода печати, способствовали широкому развитию оппозиционной литературы, и именно в этом усматривается одно из основных различий между тем, что было до 1905 года и после него. До 1905 года над судьбами России и царизма размышляли мыслители, которые выступали от своего собственного имени и лично исповедовали высказываемые ими взгляды или представления о будущем, тогда как после 1905 года подобные диспуты, зачастую приобретавшие острый характер, ведутся совместно в социальных и профессиональных кругах писателей, артистов и партийных деятелей.

По выражению Мережковского, вся «литературная цивилизация» ввязывается отныне в открытую политическую борьбу против Николая II и принимает участие в сражениях на стороне различных организаций и партий. Против самодержавия выступают такие столь разные деятели, как автор оперы «Золотой петушок» Римский-Корсаков, художник Илья Репин, Александр Блок — поэт революции — и писатель Максим Горький.

Однако участие Горького свидетельствует о сдвиге и переломе общественного движения, осуждавшего царизм. Для большевиков, с которыми он сближается, он отражает интересы народа, и для Ленина его взгляды служат отражением настроений угнетенных классов. Однако Горький связан не столько с крестьянами, сколько с новыми городскими слоями, и отражает гнев, нетерпение и потребность вырваться из окружающей среды. «Пусть сильнее грянет буря!» — требует этот певец обездоленных. Его мистические порывы сближают его с теми, кого тоже беспокоит механистическая научность новых нигилистов и марксистов, и он проникается новым религиозным сознанием, провозглашенным Розановым и русской интеллигенцией в программе «Вех». Они возмущаются покушениями так же, как и преступлениями царизма, и, по их мнению, цель не может оправдывать средства… Зачем тогда возмущаться кострами инквизиции, спрашивает Розанов, если она тоже намеревалась осчастливить грядущие поколения.

Вплоть до 1905 года Николай II и его двор обвиняли просвещенное общество в том, что оно сеет бунт и поднимает народ против своего обожаемого царя. И когда этот миф рухнул, появились новые иллюзии — та уверенность, которую обрела интеллигенция, в том, что она ближе к народу, чем к царизму. Писавший в «Новом времени» Розанов (Варварин) безжалостно обличал путаницу в умах интеллигенции и русских либералов: уходя с прекрасного спектакля революции, они спешат взять в гардеробе свои дорогие шубы и отправиться в свои уютные дома, однако шубы исчезли, а дома охвачены пламенем.

Этот кошмар, ставший реальностью несколькими годами позже, представляли себе лишь немногие. Но и их предвидение быстро рассеялось.

В действительности репрессии не сломили либералов и революционеров, а лишь усилили их гнев. Они уже были не просто авангардом общества, как до 1905 года, они сильно укрепили свои позиции: первые — в результате необыкновенного экономического развития страны, вторые — благодаря обратному воздействию столыпинских реформ. Его аграрная реформа, хотя и создала зачатки независимого крестьянства, вместе с тем вызвала бегство наибеднейшей его части в города, где они превратились в пролетариат, вскоре отчаявшийся из-за немыслимых условий своей повседневной жизни и сплотившийся в силу совместной работы на крупных заводах.

Расстрел рабочих на Ленских золотых приисках в 1912 году положил начало необычайному подъему забастовочного движения по всей стране. Основным требованием забастовщиков было, конечно, повышение заработной платы, однако постепенно забастовки приобретают все больше форму настоящих бунтов против подневольного режима и различных форм притеснения на заводах и фабриках.

Это означало, что царский режим, притеснявший до этого времени непосредственно лишь передовые слои общества и угнетавший национальные меньшинства, стал теперь притеснять миллионы русских людей, которые, работая на заводах, это реально осознали с помощью революционной пропаганды и агитации, проводившейся революционными партиями против администрации, правительства и государства.

Раздраженный создавшейся обстановкой и все более поддающийся влиянию Александры, Николай II был склонен совершать труднообъяснимые поступки. Когда он узнал, что в Лондоне король и палата представителей устроили прием в честь председателя Думы, то стал размышлять, не стоит ли ему в качестве ответной меры принять ирландскую делегацию террористов из партии Шин фейн. По его разумению, оппозиция начиналась с самого премьер-министра. Вслед за Витте жертвами его подозрений стали такие далекие от либеральных идей люди, как Трепов и Столыпин: «Боже, как они медлят с роспуском Думы. Когда же наконец им болтать не дадут!»

Именно благодаря Думе политика стала доступна всем гражданам. Но как раз об этом Николай II не желал и слышать. Даже крайне правые в Думе были оскорблены, видя, что царь не намерен считаться с ними и выбрал из их числа всего одного министра. Хотя в Думе заседало от 400 до 500 депутатов, которые считали себя цветом общества или по крайней мере его представителями, царь, как говорил Горемыкин, имея в виду самого себя, выбирал министров, как берут случайно из шкафа старое пальто в нафталине, когда вас вызывают внезапно из дому и вам надо срочно что-то надеть. Когда Горемыкина пригласили в 1914 году войти в правительство во второй раз, ему было 75 лет. Но зато он обладал почтительными манерами высокопоставленного чиновника, который получает приказы и передает их подчиненным…

Он не мог внушить подозрение своему государю.

К тому же он тоже игнорировал Думу.

Четвертая Дума, избранная в 1912 году на пять лет, была еще более консервативной, чем предыдущие. Если в Первой Думе заседали 190 крестьян, то в этой подавляющее число депутатов были дворянами и 48 — священниками. Правое, левое крыло и центр находились примерно в равном соотношении, но при этом следует учитывать, что левые были в основном представлены кадетами. Крайне левые, сила которых проявилась во время забастовок 1905 года и позже — в 1912 и 1913 годах, получили право только на 15 депутатских мест.