Марк Ферро - Николай II

Как ни парадоксально, единственным общественным местом, где постоянно могла осуществляться некоторая свобода слова, были суды. Этим объясняется особая роль, которую играли в революционном движении адвокаты и юристы, такие как В. А. Маклаков, А. Ф. Керенский, Ленин и другие. Однако печать стала более свободной после 1906 года: число газет, насчитывающее 123 названия до революции, возросло до 800 в 1908 году и достигло 1158 в 1913 году. И публикация в этих газетах происходивших в Думе дебатов особенно ярко отражала недовольство, которое поднималось во всех концах России. Это хорошо осознал Ленин и убедил большевиков выставить своих кандидатов на выборы во Вторую Думу, с тем чтобы использовать ее трибуну. Поскольку только 6 % депутатов Первой Думы сохранили право быть вновь избранными, Вторая Дума, называемая «Думой народного гнева», дала возможность революционным организациям излагать свои взгляды. Однако это длилось недолго: Столыпин принял решение распустить ее без дальнейших промедлений.

В Третьей Думе обсуждали все: вопросы образования, реформу православной церкви, национальные проблемы, систему обороны и т. д. Октябрист Гучков не переставал радоваться тому, что это стало возможным благодаря октябрьскому манифесту, который устанавливал в России нечто вроде конституционной монархии, что было неверно и весьма раздражало Николая II. Гучкову вторил кадет Милюков, профессор истории, который в течение десяти лет беспрестанно выражал пожелание, чтобы правительство действовало «в согласии» с Думой, более того, несло перед ней ответственность.

«Но когда же они замолчат, — повторял Николай II, — когда же наконец они замолчат?»

Речь шла лишь о расхождении между царизмом и его «легальной» оппозицией. О диалоге с «нелегальной» оппозицией — социал-демократами, меньшевиками или большевиками, с социалистами-революционерами или с народными социалистами А. Керенского [12] А. Ф. Керенский был лидером фракции трудовиков в Думе, которые слились с народными социалистами в июне 1917 года. — Прим.ред. — даже не могло быть и речи. Все руководители этих партий были вынуждены эмигрировать: Ленин находился в Швейцарии, Троцкий — во Франции, а некоторые из них, как, например, Е. К. Брешко-Брешковская, В. М. Чернов, И. Г. Церетели, оказались в Сибири.

Состязание будет возобновлено, но уже с другими действующими лицами.

Ошибались ли в оценках характера Николая II? Его считали нерешительным, легкомысленным, мягким, поддающимся влиянию, короче говоря — недалеким. И противники режима не упускали случая выступать против его министров, режима и его окружения… В 1906–1907 годах ему даже приписывали желание установить контакт с депутатами Думы. Но кадеты во главе с Милюковым проявили непреклонность, потребовав принять их программу полностью…

— Подождите, будьте терпеливее, — советовал им англичанин Д. М. Уоллес [13] Д. M. Уоллес — публицист, корреспондент газеты «Таймс». В 1877 году опубликовал двухтомную работу «Россия». — Прим. пер. , хорошо знавший Россию.

— Сколько ждать? — спросил его лидер кадетов.

— Восемь — десять лет. В Англии пришлось ждать целое столетие, пока была установлена конституционная монархия!

— Восемь — десять лет — это слишком много! Мы не можем так долго ждать.

И Николай II прекрасно чувствовал непреклонность таких депутатов и принимал это к сведению. «Я ожидал увидеть государя, убитого горем, — рассказывал князь Львов, — страдающего за родину и за свой народ, а вместо этого ко мне вышел какой-то веселый, разбитной малый в малиновой рубашке и широких шароварах, подпоясанных шнурком», — в форме, в которую только что одели батальон стрелков императорской семьи…

Пришедшего к нему с докладом В. Н. Коковцова Николай II встретил следующими словами: «…Я могу сказать вам теперь с полным спокойствием, что я никогда не имел в виду пускаться в неизвестную для меня даль, которую мне советовали испробовать. Я… хотел проверить свои собственные мысли, спросивши тех, кому я доверяю, и могу теперь сказать вам… у меня нет более никаких колебаний… я не имею права отказаться от того, что мне завещано моими предками и что я должен передать в сохранности моему сыну». По свидетельству Коковцова, царь сказал Столыпину, что «роспуск Государственной думы стал… делом прямой необходимости…», иначе, сказал он, «все мы, и я в первую очередь, понесем ответственность за нашу слабость и нерешительность. Бог знает что произойдет, если не распустить этого очага призыва к бунту… Я обязан перед моею совестью, перед Богом и перед родиной бороться и лучше погибнуть, нежели без сопротивления сдать всю власть тем, кто протягивает к ней свои руки».

На самом деле кольцо вокруг него сжималось.

В ответ на непреклонность режима и отказ вступить в диалог со страной снова возрождался террор. Те, кто прибегал к нему в самом начале, полагали, что революция послужит уроком и царский режим смягчится. Ради этого террористы были готовы пожертвовать своей жизнью.

Террористическая организация, обезглавленная при Александре III, была реорганизована и проявляла особую осторожность, так как члены ее понимали, что в организацию проникли агенты охранки. Тем не менее покушения возобновились. В 1901 году студент Карпович убил министра народного просвещения. Он действовал в одиночку, сознавая свою моральную ответственность: «Моя смерть явится искуплением преступления, которое я совершил». Газета «Таймс» писала после убийства Плеве в 1904 году: «Он довел теорию и практику абсолютизма до предела, даже для России. Он так плотно задраил все отдушины, что в конечном счете мир не удивлен тому, что котел взорвался». Терроризм находил свое оправдание в том, что существующий режим — режим несправедливый, и за границей демократическое и либеральное общественное мнение оправдывало террористов. «Бомба — единственное средство, с помощью которого можно заставить услышать взбунтовавшееся общественное мнение». И это оправдание принималось, поскольку из-за отсутствия революционной буржуазии «вырвать ржавые гвозди, вколоченные в наш гроб», могут только рабочие, крестьяне и интеллигенты. Террористические акты проводились неоднократно: против Боголепова, Сипягина, Плеве, Бобрикова, великого князя Сергея Александровича, генерала Козлова, убитого вместо генерала Трепова, генерала Мина и, наконец, покушение на Столыпина.

После революции 1905 года и жестокого подавления ее — не говоря уж о бесчисленных жертвах Кровавого воскресенья — царя называли уже не Николай Неудачник, а Николай Кровавый. И боевая организация эсеров наметила его своей жертвой. Охранка знала об этом, так как главой организации боевиков был не кто иной, как Азеф — двойной агент, доносивший сведения о ней начальнику полиции Герасимову и одновременно оказывавший многочисленные услуги революционным организациям. Покушения на Николая II дважды проваливались. Моряк» который должен был убить его, признался, что у него в последний момент дрогнула рука.