Алимжан Тохтахунов - Мой Шелковый путь

В Толмедзо сидело много осужденных за убийство, поэтому на заключенных смотрели без намека на улыбку.

— Здесь более строгий режим, — сообщил я адвокату. — Не означает ли это, что дела мои стали хуже?

— Нет, Алимжан. Мне объяснили, что вас перевели сюда по причинам бытовым. Здесь лучше условия и климат. В Венеции слишком сыро. Они боятся, что мы можем обвинить их в ущемлении ваших прав.

— А то они не ущемляют их! — засмеялся я.

— Мне кажется, что через месяц все закончится. Мы подали бумаги в Верховный суд Италии.

— Ладно, потерплю еще…

На одной из первых прогулок я услышал русскую речь: кто-то мурлыкал русскую песенку.

— Эй, ты русский? — окликнул я мужчину лет пятидесяти.

— Русский, — внимательно посмотрел он на меня.

— В какой камере? В каком крыле?

Оказалось, что мы жили в разных концах тюрьмы. Его звали Володя, родом он был из Питера.

— Хочешь ко мне в камеру? — спросил он. — Вдвоем веселее будет.

— А как это организовать? Это вообще возможно?

— Надо попробовать написать заявление на имя коменданта.

— А что в заявлении? — расспрашивал я.

— Указать, что мы оба русские, говорим на одном языке, у нас общая культура. И еда у нас с тобой одинаковая!

— Верно! Еда — это очень важно!

В тот же день я написал заявление и стал ждать адвоката, чтобы он передал его коменданту и чтобы бумагу перевели на итальянский язык. Сначала моим соседом был араб, который мне очень не нравился. Он был нечистоплотен, ворчлив, постоянно бурчал что-то, громко чесал бритую голову, грыз ногти, время от времени начинал ругаться на кого-то, обращаясь к стене. Потом его забрали, и я остался один, поэтому я думал, что Володю определят ко мне.

Но этого не случилось. Нам выделили новую камеру!

— Ну вот, можно праздновать новоселье! — сказал Володя.

Он сидел за убийство. Слушая его рассказы, я понял, что он сильно измучен тюремным заключением. Мы легко нашли общий язык, но случались и споры, и тогда Володя раздражался не на шутку. Впрочем, он умел взять себя в руки.

— Если не возражаешь, — предложил он, — я возьму на себя готовку. Мне нравится заниматься стряпней.

— Бери, потому что я не люблю этого.

— Вот и договорились.

В первый же понедельник мы заказали для себя новую посуду, начиная с вилок и заканчивая чашками. У нас стояла электрическая плита, мы обзавелись множеством сковородок и кастрюль. Никто не знал, как долго нам предстояло торчать в Толмедзо, поэтому мы решили обеспечить себе максимальный комфорт.

Я договорился, чтобы Володе открыли счет, и моя дочь Лола сразу перевела туда четыреста евро. Столько же лежало на моем. В месяц у нас получалось на двоих восемьсот евро, а на эти деньги можно было по-настоящему шиковать. Если учесть, что до знакомства со мной Володя не мог наскрести денег даже на курево, то станет понятно, насколько изменилась его жизнь, когда нас поселили в одну камеру. Я заказывал и шоколад, и кока-колу ящиками, и кофе, и спагетти, и картофель, и зелень, и крылышки куриные, и даже мороженое.

Ларек приезжал дважды в неделю. В понедельник мы делали заказы, сначала приезжали хозяйственные товары, затем продукты — и так каждую неделю. В списке товаров обязательно указывалась цена, чтобы было ясно, во сколько обойдется заказ. Деньги за покупки снимали прямо со счета, а распечатку со счета приносили вместе с товарами.

Помню, увидели мы как-то вечером по телевизору итальянца, которого арестовали за торговлю кокаином. В телевизионном репортаже утверждалось, что при нем было семнадцать килограммов наркотика. Полиция ликовала, и репортаж получился довольно эмоциональным. А наутро этого продавца привезли в нашу тюрьму.

— Крутой парень, — сказал Володя. — Наркобарон.

— Крутой не крутой, но торговал, видимо, серьезно. Семнадцать кило — не шутка.

Каково же было наше удивление, когда мы увидели, как этот «наркобарон», надувавшийся в первые дни от самомнения, через неделю отправился подметать коридоры.

— Глянь на него, Алик, — засмеялся Володя. — Итальяха-то полы моет. Денег, что ли, совсем нет у него? Чего ж он в уборщики подался? Такой крутой, наркоту сбывал, по семнадцать кило за раз провозил. И на тебе — без гроша в кармане, оказывается.

В тюрьме считалось, что наркоторговцы — люди при деньгах. А этот с пустыми карманами сел за решетку.

— Наверное, он случайный человек в этом бизнесе, — решил я, — просто хотел заработать и пошел в курьеры.

— Не повезло парню, — сказал Володя.

— Вообще-то хорошо, что его упрятали. Я против торговли наркотой. Нельзя продавать отраву. Конечно, многие люди «подсаживаются» не только на наркоту. Для многих банальное хождение по магазинам (невинное на первый взгляд занятие) понемногу становится хуже наркотической зависимости. Я знаю женщин, которые места себе не находят, если не купят какую-нибудь «прелестную штучку». Они звереют без шопинга. Сойти с ума можно на любой почве, каждый из нас имеет какую-то зависимость. Например, я не могу без общения. Общество друзей — это моя слабость. Я запросто обойдусь без уюта, без изысканных ресторанов, хотя я, конечно, привык к ним. Но без друзей — не могу. Прежде всего поэтому мне тяжело в тюрьме. Наверное, я избаловал себя присутствием любимых людей. Дружба, общение, застолье, подарки — все это жизненно важно для меня. Я страшно завишу от этого, почти заболеваю, оставаясь один… У каждого свои слабости, свои болезни, свои причуды, свои капризы, свои зависимости. Но все-таки их можно перебороть, преодолеть, изменить себя. А вот от наркотиков не избавишься. Наркотики — это смерть…

— Жизнь всегда пахнет смертью, Алик, — угрюмо проговорил Володя.

— Если думать только об этом, то лучше не жить. А жить надо, Вова, потому что мы зачем-то родились.

— Я не умею философствовать, Алик. Смотрю на все просто, вижу только черное и белое. Сейчас мне кажется, что белого в моей жизни вовсе не было и никогда не будет.

— Будет, Вова, обязательно будет, — заверил его я. — Посмотри вокруг.

— Тюремные стены…

— А за стенами удивительной красоты горы. Однажды ты выйдешь на свободу и глотнешь свежего воздуха. Думай об этом.

Тюрьма, где мы находились, стояла у подножия гор, с которых дул прохладный ветер. Мне нравилось любоваться рисунком горных кряжей, когда мы выходили на прогулку и когда меня вывозили в Венецию на допросы к прокурору Павони.

Одним из постоянных развлечений в тюрьме был футбол. Как ни странно, меньше всего играли итальянцы. В основном мяч гоняли арабы и албанцы, итальянцы же сидели в тенечке и следили за игрой, лениво обсуждая между собой какие-то свои дела. За два месяца, проведенные в Толмедзо, мне довелось лишь пару раз увидеть итальянца с футбольным мячом.