Нина Соболева - Год рождения тысяча девятьсот двадцать третий

В настоящее время живет на том же руднике под Джезказганом, где работал заключенным. В общей сложности провел в лагерях 13 лет, да еще 7 лет в ссылке. Работает на пилораме вместе с бывшими заключенными. Пытался писать статьи, хлопотал о возможности учиться, но отовсюду отказ. И только теперь, наконец, получил полную реабилитацию «за отсутствием состава преступления», получено и разрешение учиться в Алма-Атинском университете. И вот он в данный момент на распутье: стоит ли пытаться получить образование? Начинать надо было с 1-го курса, заниматься заочно, совмещая с работой. И это в 44 года…

Джезказган. 1950е г.г.

Я, разумеется, сразу же написала, что учиться ему необходимо: только получив диплом, он сможет заняться своим делом. И вообще его голова создана для активной мыслительной деятельности. Если надо, я буду присылать ему необходимые книги, пособия.

Тогда он написал о том, что отношения в семье у него трудные, жена рвет учебники и конспекты, смеется: мало, мол, дурака тебя «учили», хочешь еще учиться… Мои письма вызвали скандалы, поэтому я должна теперь писать «до востребования». Семейная жизнь не удалась, и держит его лишь дочь Неллочка — жена ее не отдает. И только, когда он поставит дочь на ноги (окончит школу, поступит учиться дальше), он сможет располагать собою. Писал, что тоже пришел к выводу о необходимости поступать в Университет на исторический факультет. Хотя и вступительные экзамены, и учеба — все будет очень трудно.

Завершал письмо словами, что мы непременно должны встретиться и что «по пути» в Алма-Ату он заедет в Академгородок.

И встреча эта состоялась… И это было так, как если бы мы встретились «с того света»… Потеряли мы друг друга в возрасте 21-гo года, а «нашлись» уже пожилыми людьми, в 44… Если б столкнулись случайно на улице, не узнали бы. Лишь постепенно, будто на проявляемой фотографии, начали выступать знакомые черты лица, мимика, улыбка… И вот уже будто и не было этих двадцати трех лет разлуки…

Конечно же, я поехала с ним в Алма-Ату, потом еще шесть долгих лет, пока он учился, мы встречались лишь на время зимней и весенней сессий. А между ними — сотни писем… И это было огромное счастье. Арнольд с отличием закончил истфак (хотя ему было трудно соперничать с молодыми, вновь восстанавливать в памяти иностранные языки, латынь, безумно огромные курсы исторических наук, перегруженные хронологией и цитатами). Параллельно, «для себя», он серьезно занимался социальной психологией, считая, что в настоящее время очень многое будет определяться исследованиями в этой области. И сумел завоевать такое доверие, такой авторитет, что его назначили руководителем социологической лаборатории на Джезказганском горно-обогатительном комбинате. План социального развития этого комбината, который разрабатывался непосредственно Арнольдом, был отмечен дипломом на ВДНХ.

Новосибирск. 1974 г.

В декабре 1974 года Арнольд приехал ко мне. Дочка его уже училась в институте и собиралась замуж, и он мог быть за нее спокоен. Позднее она приехала к нам погостить. Мы познакомились с нею и прониклись друг к другу симпатией (она поняла отца и не осудила его за развод с матерью). Славно было видеть, как Неллочка и моя Иринка быстро сдружились (а самым большим горем нашим осталось одно — то, что у нас с ним нет сына, нашего сына…). Моя мама тоже очень быстро приняла Арнольда в свое сердце (папа не дожил до этого дня).

Были трудности с пропиской, были трудности с работой. Но все же он в конце концов поступил работать в НИИ труда, где занимался проблемами интересующей его социологии. Сначала на ставке младшего научного сотрудника (это в 50 лет), но уже через год его выдвинули руководителем отдела социологических исследований.

С какой жадностью он окунулся в работу! И не только в своем институте развернул обширные исследования, разработки, готов был дневать и ночевать на своих объектах. Не пропускал ни одной конференции, семинара, дискуссии по интересующим его проблемам и в Академгородке, и в Новосибирске. Находил время, чтобы следить за всеми новинками в области социальной психологии. И при этом еще умудрялся читать всё интересное в художественной литературе, даже выступал иногда на заседаниях моего клуба книголюбов в Доме ученых. Не пропускали мы с ним ни одного значительного спектакля, концерта. Находили время и для общения с природой. Хоть на полчаса, перед сном, но выходили, чтоб побродить по заснеженным улочкам и тропинкам, посмотреть на звезды. А когда наступали теплые дни и до глубокой осени, Арнольд буквально изыскивал каждую минуту, каждый час, чтобы побывать в лесу, на берегу реки. Это было у него как неутолимая жажда. Проведя столько лет в степях Казахстана, он истосковался по зелени, по деревьям, по птичьим голосам. Не мог налюбоваться соснами — их стройностью, их мужеством. У него были «любимицы» — подойдет, обнимет ствол и, запрокинув голову, долго любуется шумящей вершиной! А уж когда наступала грибная пора, то он становился сам не свой. Заранее тщательно вычерчивал на местной карте маршруты, готовил корзины, «амуницию» и ранним утром уходил за много километров от городка, проводя в лесу весь день. Приходил измученный до предела, но счастливый, как большой ребенок. Иногда ходила в такие походы с ним и я, но мне было трудновато: его так затягивал лес, так стремился он все дальше и дальше, что жаль было сдерживать его. Но зато я видела, как светился он, как радовался каждой красивой опушке, встреченному зайцу, лосю. А каждый гриб воспринимал как произведение искусства и долго любовался им, жалея срезать.

Несмотря на все пережитое, он стал мягче, шире душой, раскрытым для чувств и мечтаний, сохранил способность радоваться всем проявлениям жизни. И жил так жадно, так насыщенно, будто спешил — успеть, успеть!.. А оставалось ему жить всего семь лет… У него еще такие планы были!.. Сколько он задумал… Но многое и успел. Сдал кандидатский минимум и написал диссертацию. Организовал в Новосибирске Социологическую Ассоциацию, писал статьи и печатался. Был приглашен на Всесоюзный съезд психологов и выступал там с докладом. Неуемное стремление его больше увидеть, узнать, осмыслить сказалось и на том, сколько мы с ним путешествовали. Хоть материально у нас были весьма ограниченные возможности, но все же каждый отпуск мы непременно ехали с ним куда-нибудь в неизвестные нам края. И жили, подчас не имея никаких удобств, но так интересно было бродить с ним, радоваться открытиям, слушать его рассказы об истории данного края или города (казалось, он знал все). В некоторых местах мы пробыли всего 2–3 суток, но каждое запечатлелось, как неповторимое: Арнольд умел увидеть то, мимо чего я прошла бы не заметив. Даже простое перечисление того, что я увидела за эти семь лет жизни вместе с ним, удивляет меня сейчас: Алма-Ата, Киев, Орджоникидзе, Нальчик, Тбилиси, Ленинград, Москва, Бийск, Алтай (Турочак, Белокуриха, Катунь, Телецкое озеро), Томск, Ужгород, Мукачево, Львов, Рига. А в последнее наше лето 1982 года ездили мы с ним по «Золотому кольцу». Были во Владимире, Загорске, Суздале, Юрьеве-Польском, Александрове. И это была такая поездка, по которой, как мы поняли, всю жизнь тосковала душа. Мы прикоснулись к истории, прониклись ею. Какая отрада была в том, чтобы отстоять в Успенском соборе утреннюю службу! Какой простор открывался отсюда, со ступеней Владимирского собора! В Загорске вечерами мы часами слушали перезвон колоколов Троице-Сергиевой лавры. А из окон Духовной Академии в это время доносились звуки мужского хора — торжественно-печального, и невольно слезы выступали на глазах.