Леонтий Раковский - Суворов и Кутузов (сборник)

– Знаешь, Мишенька, ты помолодел, – говорила жена.

– Ради бога, Катенька, только ты уж не превращайся в льстеца и подхалима: их и без тебя хватает, – отвечал Михаил Илларионович.

Через день в Петербурге узнали: московское дворянство тоже избрало Кутузова начальником ополчения. Это была пощечина Александру – он не хотел признавать Кутузова, а народ признавал.

22 июля в Петербург вернулся император Александр. Вечером полицейские офицеры ходили по домам, приказывали вывесить флаги и устроить иллюминацию. Петербуржцы недоумевали:

– Что случилось?

– Неужто наконец победа?

– Нет. Государь прибыл из армии.

– А-а-а… – вырвалось разочарованно.

Город расцветился огнями, но от этого ни у кого на душе не сделалось светлее. Положение Петербурга оставалось очень ненадежным. Пруссаки из корпуса маршала Макдональда заняли Митаву, маршал Удино шел из Полоцка на Псков.

Всех одолевала одна мысль: успеет ли хоть петербургское ополчение обучиться, чтобы выйти навстречу врагу?

Город жил в тоске и тревоге.

Раньше в белые ночи по Неве и протокам между островами плавало много богато разукрашенных коврами и разноцветными бумажными фонариками лодок. За ними шли лодки с собственным крепостным духовым оркестром или хором.

Много шныряло по Неве и простых челноков с купеческими молодцами, мастеровыми и мелким чиновным людом. Здесь сами гребли, сами пели и сами тренькали на балалайке.

Катание на Неве продолжалось с вечера до самой зари.

А теперь все исчезло: ни песен, ни музыки, ни веселого смеха. Вместо нарядно убранных лодок у пристаней толпились неуклюжие баржи: многие петербургские дворяне собрались уезжать из столицы по воде.

Императорская фамилия предполагала выехать в Казань, когда французы дойдут до Нарвы. Вдовствующая императрица Мария Федоровна очень боялась оставаться в столице: она не любила Наполеона и знала, что ему это известно.

На улицах стало меньше красивых карет и колясок – театры и собрания редко кто посещал. Зато много было телег, кибиток, повозок – некоторые московские семьи переехали в Петербург.

Прежде на каждом шагу попадались стройные, рослые гвардейцы в киверах, касках и блестящих мундирах. Теперь вместо них всюду мелькали сермяги ополченцев и их серые деревенские шапки с крестами. Впервые петербургскими проспектами завладел их подлинный хозяин – народ, который до этого жался на задних дворах барских хором в тесных и неуютных людских.

И в эти особенно тревожные для столицы дни пришла неожиданная и радостная весть: генерал Витгенштейн разбил у Клястиц маршала Удино, и французы отошли к Полоцку.

– Вот те на: знаменитые генералы отступают, а неизвестный бьет французов!

– Да, все «буки» – Барклай, Багратион, Беннигсен ничего не могут поделать, а этот «веди» – Витгенштейн побил. Вождь. Спас Петрополь!

– И тоже не русский – Витгенштейн.

– Не всякая блоха плоха. Не всякий немец – враг.

– Да нет, он русский: у него мать урожденная княжна Долгорукова.

– Сказано: русак – не трусак!

– А сколько у Витгенштейна войск?

– Двадцать пять тысяч.

– Вот еще Михаила Ларивонович с ополчением подымется!

Петербург повеселел.

В честь победы Витгенштейна 25 июля над Невой прогремел пушечный салют.

А 26-го пришла самая радостная весть: наконец первая и вторая армии соединились в Смоленске.

«Насилу вырвался из ада. Дураки меня выпустили», – писал Багратион Ермолову.

– Как хотите, а соединение наших армий – первое поражение Наполеона: он не смог разбить их по частям, – говорил в комитете своим генералам Кутузов.

Но все-таки враг стоял уже под стенами Смоленска. И волна негодования против Барклая-де-Толли все росла и ширилась.

Народ говорил:

– Нет, братцы, дело нечисто, нам изменяют. У нас немец командир. У него душа об Расее не болит!

Михаил Илларионович усталый приезжал из комитета и садился с Екатериной Ильинишной ужинать. Катенька делилась с мужем новостями вроде такой: адмирал Николай Семенович Мордвинов заявил, что, пока родина в опасности, он будет обедать не восемью блюдами, а лишь пятью, и разницу в расходах вносить в казначейство.

Марина, пользуясь своим особым положением барыниной наперсницы, присоединялась к Екатерине Ильинишне. Принимая от лакеев блюда, она сама подавала их на стол и рассказывала все то, что слышала на улице, в лавчонке, в Летнем саду, на набережных. Рассказывала как будто одной барыне и обращалась будто бы только к ней:

– Все, все говорят: разве, говорят, Кутузову питерскими мужланами командовать? Ему лейб-гвардией! Ему всей кавалерией, и фантерией, и антилерией – всей армией! Чего он здеся, бедненькой, сидит? – прибавляла она, взглянув на барина, который совсем не чувствовал себя «бедненьким» и аппетитно ел простоквашу с черным хлебом.

– А даве у Нового арсенала мужики судили: лучше Михаилы Ларионовича полководца нет! Он во как побил турка!

– А ты, Марина, не сочиняешь ли? – улыбался Кутузов.

– Да что вы, ваше сиятельство, да разрази меня Параскева-пятница! Да вот и гагаринская Нюшка слыхала. Спросите у нее, ежели не верите! – горячо и обиженно отстаивала истину своих слов горничная. Она не лгала и очень мало приукрашивала, даже говорила не все то, что слышала. Марина из деликатности опускала, например, такой диалог: «А вишь, у Кутузова один глаз…» – «Хуш у Кутузова и один глаз, он видит больше, чем все твои немцы двумя!»

29 июля Михаил Илларионович был возведен за мир с Оттоманской Портой в княжеское достоинство с титулом «светлости». Но в этом опять была плохо скрытая издевка Александра. В указе Сенату говорилось: «…возводим мы его с потомством».

А какое же потомство у Михаила Илларионовича Кутузова, когда у него пять дочерей и ни одного сына, а жене пятьдесят семь лет? Был сын, первенец, да сонная кормилица приспала – навалилась на маленького пышной грудью, и ребенок задохся. Екатерина Ильинишна не желала сама кормить: «Фи, молоко течет. Ни платье надеть, ни в театр!»

– Твои дела идут в гору, Мишенька, – говорила теперь Кутузову жена.

Михаил Илларионович молча улыбался, ждал, что же будет дальше.

31 июля царь назначил его командовать Нарвским корпусом, всеми сухопутными и морскими силами в Петербурге, Кронштадте и Финляндии.

– Вот видишь, Катенька, чем я не Чичагов: уже командую флотом, – смеялся Кутузов.

Но все это было еще не то. Александр все еще не хотел полностью признать большие заслуги Кутузова.

Не столько мрачные, сколько самонадеянные предсказания Наполеона о том, что Барклай и Багратион не увидятся больше, не оправдались: оба командующих армиями встретились в Смоленске.

Этой встречи ждали все: и войска и народ. Ей придавали большое значение, понимая, что после соединения двух армий в действиях русских должна произойти существенная перемена.