Николай Японский - Дневники св. Николая Японского. Том ΙV

15/28 июля 1902. Понедельник.

Отпуск нескольких, оставшихся по делам, катихизаторов и о. Петра Кавано, священника с Киусиу, который, впрочем, отправился прежде в Мито посетить родных своей жены, которых не видел двадцать лет.

Занятия в библиотеке по внесению в каталог новых книг.

16/29 июля 1902. Вторник.

Вписывая сегодня утром в библиотечный каталог из пришедших недавно книг: «Руководство к производству познаний и следствий о проступках священнослужителей», составленное Луканиным, и «Руководство для духовных следователей» и прочих Вруцевича, и не думал, что так скоро эти книжки пригодятся для собственного употребления. В то время, когда я вписывал, уже дожидались меня пришедшие тоже очень рано христианки из Церкви Коодзимаци, депутатки всех, якобы, тамошних христианок, с прошением на их священников оо. Павла и Алексея Савабе. Когда сказали мне, я пришел к ним, прошение не принял, ибо видел, что это — повторение действия на днях бывших оттуда же христиан, просивших об оставлении в Церкви Коодзимаци диакона Павла Такахаси, а дал наставление христианкам заниматься своими делами и не вмешиваться в дела управления Церкви. Наставление было мягкое, резонное за чашкой чая; они ушли успокоенные, хотя, по–видимому, не совсем урезоненные. «Скажем обо всем мужчинам», — промолвила одна из них, прощаясь. Не знаю, сказали ли, но, видно, это был авангард. Сейчас же после полудня явилась толпа мужчин из Коодзимаци:

— О чем? Не опять ли о диаконе Павле Такахаси? — спрашиваю.

— Нет. О церковных делах, — отвечают.

— В таком случае поговорите прежде с вашим священником, а он скажет мне, — и раскланялся с ними.

Но ко мне входили и выходили другие посетители, тоже по делам; те, догадываюсь я, ждут чего–то; стук выколачивания трубок то и дело слышится из японской приемной. Выхожу к ним опять.

— Чего ждете, братья?

— Церковное–то дело и есть о наших священниках, как же мы будем говорить с ними?

— Не просите ли вы о перемене их? В таком случае напрасно хлопочете. Вы сами избрали этих священников и испросили их. Служат они хорошо; может быть, не вполне так, как вам хочется, но и причин к их удалению не подают. Итак, возвращайтесь к своим делам.

Суют в руки прошение — толстую тетрадь.

— Это я прочитаю и, если найду в чем исправить вашего священника — о. Алексея Савабе, конечно, исправлю, но переменить его ни в коем случае не соглашусь. Он — избранник вашей Церкви, и, без сомнения, еще большее число христиан не желают его перемены.

— Все желают.

— Это только так говорится, а поверишь этому, попадешь в беду еще пущую — знаю по опыту.

Уклонившись в свою комнату, я прочитал прошение; есть пункты очень компрометирующие о. Алексея Савабе, например, будто он разглашает то, что узнает на исповеди (что невероятно), будто утаивает церковные суммы и обращает их в собственную пользу (что требует тщательной проверки), будто положил за панихиду в Церкви одну ену, дома — еще больше (что, конечно, окажется сказкой, ибо дошло бы до ушей моих еще раньше), что занимается пересудами, злословием, что в порывах гнева ругается во время богослужения. Но есть в прошении вещи совсем неосновательные, например, будто по злобе его удаляется ныне диакон Павел Такахаси из Коодзимаци, тогда как он берется оттуда решительно по моей мысли; будто сто тридцать ен, пожертвованные с русского военного судна на Церковь в Коодзимаци, неизвестно куда издержаны о. Алексеем, а я им показал эти деньги, возросшие уже до ста семидесяти ен, как хранимые мною в банке, по поручению о. Алексея — вперед до церковной нужды.

Вновь я вышел к ним и сказал, что произведу точное расследование и во всем, в чем нужно, постараюсь исправить о. Алексея. Если он не исправится, тогда они будут иметь более оснований просить о перемене священника — ныне пусть больше не просят о сем. Затем укорил их за непочтение к о. Павлу Савабе, первому христианину и первому священнику, очень много потрудившемуся для распространения Христианства в Японии. Пусть он живет ныне на покое, как заштатный (инкё), но пусть пользуется почетом и любовью за прежнюю свою службу.

Сделав еще другие соответствующие наставления, я с миром отпустил их, вовсе, однако не умиротворенных, несмотря на все их улыбки, что я видел их желания придраться к каждому моему слову и затеять вновь объяснение.

Теперь надо произвести следствие об о. Алексее Савабе.

Среди вышеозначенных дел получил уведомление от посланника, что «завтра, на крейсере “Адмирал Нахимов”, прибудет в Иокохаму Великий Князь Кирилл Владимирович, пробудет в Иокохаме около пяти дней, сохраняя полное инкогнито, и ему не будет сделано никакой официальной встречи — посланник с членами Посольства отправятся на судно встретить его; судно, однако, неизвестно в каком часу встанет на якорь». Я ответил благодарностию за уведомление и изъявление уверенности, что «Его Высочество совершенно не заметит, если я не обеспокою

Его собою». Это совершенно соответствует прощанию с его Высочеством четыре года назад.

17/30 июля 1902. Среда.

Не перестают письмами и телеграммами требовать разрешение на брак Лина Такахаси с Марфой Сато. Потому ответил сегодня краткой телеграммой на имя о. Петра Ямазаки: «варе–нива сасицквай наси» (с моей стороны препятствий нет). О. Петра они уже выписали в Тооно для совершения бракосочетания. Брак этот ни в чем не противен ни церковным, ни гражданским законам; по японскому гражданскому закону, девица двадцати лет свободно может выйти за кого хочет, а Марфе двадцать второй год.

С восьми часов до полудня с о. Алексеем Савабе разбирал прошение христиан против него. По каждому пункту обвинения выслушивал его подробное объяснение. Взял с него крепкое обещание: впредь не нарушать благочиние богослужения гневными вспышками на чтецов и певцов, говорить поучения в Церкви и по домам, посещать христиан и вести с ними религиозные, а не светские беседы, избегать пристрастий и тому подобное. Некоторые обвинения оказываются вздорными, или ложными; как я и ожидал, например, будто панихида у него по одной ене. Завтра еще принесет показать свои приходно–расходные записи, которые, по его словам, в полной исправности. — Из девяноста печатей под прошением сорок шесть оказываются принадлежащими женам и детям подписавших; из остальных — половина лиц, охладевших до нехождения в Церковь; и только двадцать шесть печатей и подписей лиц, о которых о. Алексей отозвался, что они хорошие люди и христиане.

— А на вашей стороне найдется ли столько лиц? — вопросил я.

Молчит.

— Ну назовите хоть несколько христиан, которые бы сказали: «нет, не отпустим от себя о. Алексея».

Сколько ни напрягал своего воображения о. Алексей, и двух–трех лиц не мог подобрать. Итак, мое желание выслушать и его доброжелателей останется почти тщетным.