Николай Японский - Дневники св. Николая Японского. Том ΙV

После полудня явились ко мне три молодые катихизатора из Церкви о. Алексея. Я обрадовался; думал, вот помощь ему. Увы, совсем не то! Изъясняют они:

— Утром сегодня призвал нас к себе о. Павел Савабе и велел идти по христианам и уговаривать их стать за о. Алексея, — просить не переводить его из Коодзимаци–кёоквай, чего добиваются некоторые. Но мы считаем, что этим больше бы испортили дело. Недовольство оо. Павлом и Алексеем общее и давнее; нынешний перевод любимого христианами диакона Такахаси из Коодзимаци–кёоквай только взорвал мину, давно готовую к тому. Наше вмешательство произвело бы лишь больше толков и озлобления. Итак, мы пришли спросить, что нам делать.

Я одобрил то, что они приехали сюда, и воспользовался случаем развить и дополнить следствие. В пользу о. Алексея и они ничего не нашли сказать, сколько я ни расспрашивал их, а диакона Павла Такахаси одобрили как хлопотуна, готового всем помочь, и примирителя враждующих.

Сегодня разосланы остальные официальные письма по Церквам, которые касаются произведенных Собором перемен в священниках и катихизаторах.

Игнатий Мацумото принес отпечатанную первую книжку перевода Церковной Истории Смирнова, давно всеми ожидаемой. Прибавил к его жалованью (двадцать ен в месяц доселе) пять ен; хорошо трудится и беден — должен содержать жену, детей и мать.

Павел Хосои, катихизатор, переведенный из Оодате, на север, в Ооисо (Идзу) пришел, по пути на место службы, с женою, которая еле двигается и еле жива от женской болезни, истощившей ее. Велел положить ее в женский госпиталь, по полторы ены, если не больше, в сутки придется платить, а что будешь делать? Как не пожалеть?

Василий Ямада, начальник «Сейнен–квай», приводил познакомиться молодого ученого, только что кончившего Университет, избравшего своим специальным занятием изучение русской истории и приступающего для того к изучению русского языка. С ним был молодой этнограф Като, скоро отправляющийся в Россию. — Далеко ли пройдут? Не остановились бы в начале пути, как многие другие, доселе начинавшие.

18/31 июля 1902. Четверг.

Утром посланник А. П. Извольский извещал, что у него сегодня в двенадцать часов завтракает Великий Князь Кирилл Владимирович, пригласил и меня к завтраку. Великий Князь был очень любезен, спрашивал о Миссии, но в разговоре, за столом, выразил крайнее сомнение, чтобы христианство водворилось в Японии. С ним было много офицеров с «Адмирала Нахимова», на котором Великий Князь состоит ныне в качестве первого лейтенанта.

У меня с судна был священник о. Александр, не иеромонах, а вдовый, бойкий и умный, по–видимому; с ним — офицер Петр Михайлович Сергеев, старший брат которого, воспитанный в светских заведениях и семь лет состоявший на светской службе, бросил свет и сделался монахом. Оба с интересом расспрашивали про Миссию, изъявляя крайнее удивление, что она существует, то есть не имели о ней прежде ни малейшего понятия (а еще сахарят некоторые свою речь комплиментами: «О вас знают в России». Знаем мы, как знают; вот наподобие сих визитеров).

В восемь часов утра о. Алексей Савабе явился с своими приходно–расходными книгами, которые — не в большом порядке, записи спутанные и сбивчивые; по более подробном рассмотрении окажется, все ли в них записано, что должно. Сегодня некогда было этим заниматься: день расчетный, — постоянно входили и выходили.

19 июля/1 августа 1902. Пятница.

Вчера о. Алексей Савабе доставил список тех христиан, которых он считает благоприятными себе, шесть–семь имен только — из них пять оповещены были вчера почтовыми листками, чтобы явились сегодня, в восемь часов утра, в Миссию, по церковному делу. К десяти часам трое собрались, наконец: Ооуци, говорливый старик, Иосида, отец переводчика религиозных книг, и Нагата, молчаливый. Они, действительно, стоят горой за о. Алексея, говорят, что если вопросить всю Церковь, то еще больше подписок соберется в пользу оставления о. Алексея на своем месте. Дал я им прочитать и разобрать прошение противников его; раскритиковали и говорят, что ни слова нет правды, в чем тоже хватили через край. — Согласились мы: вызвать к восьми часов утра, завтра, противников о. Алексея, подававших прошение, придут к тому времени и они; и поручу я им, обеим сторонам совместно, проверить приходнорасходные записи о. Алексея. Конечно, и он должен быть при этом, чтобы давать объяснения. От себя депутатом к этому делу я назначу секретаря Давида Фудзисава. Когда все будет разобрано, о результате скажут мне, и я положу решение.

Благоприятели обещали прийти, к противникам разосланы «хага- ки»; Давид Фудзисава взял у меня приходно–расходные записи для предварительного просмотра.

Посланник письмом уведомил, что «завтра Великий Князь Кирилл Владимирович намерен посетить Миссию; приедет после окончания завтрака у принца Фусими, между двумя и тремя часами, вероятно».

20 июля / 2 августа 1902. Суббота.

Трое благоприятелей о. Алексея Савабе и он сам явились, как вчера было условлено, в девятом часу, но противников его пришлось ждать ровно до десяти часов. Собрались в полукруглой комнате второго этажа. Я резюмировал им все дело вкратце так: «Прошение касается двух священников, но имя Павла Савабе должно быть оставлено в покое; о нем — или ни слова, или почтительно; он больше тридцати лет служил Церкви и имеет право ныне на отдых и на почтение от других, и стыдно тем, кто не берет этого во внимание. Что до о. Алексея Савабе, то в прошении есть указания на его действительные погрешности и недостатки (кет- тен), как–то: гневливость во время богослужения, непроповедание в Церкви и вне, светские разговоры во время посещения христиан; все это он сам признал и во всем обещал мне непременно исправиться; затем есть совершенно неосновательные обвинения ему, как–то: будто бы он злословил диакона Павла Такахаси предо мной и побудил меня перевести его к собору, тогда как о. Алексей ничего дурного мне про Такахаси не говорил, и перевод его — дело исключительно мое; будто бы он требовал по одной ене за панихиду, что совсем не было, и подобное. Остается обвинение в злоупотреблении церковных денег; это теперь и предлежит проверить. Вот приходно–расходные книги, отобранные мною от о. Алексея; что они велись путано, это я уже видел; но все ли в них записано, что должно быть записано, рассмотрите сами. За меня здесь остается секретарь Давид Фудзисава, он наблюдает, чтобы разбор велся правильно и беспристрастно; ведите его также мирно и любовно — это дело церковное, не чье–либо личное — дело, также касающееся вашего душевного спасения».

В двенадцать часов Давид Фудзисава пришел сказать мне, что поверку приходно–расходных записей кончили, и позвал меня в собрание. Оказалось, что мирно все разобрали, уяснили и не нашли причин укорить о. Алексея в злоупотреблении церковными деньгами, только записи в беспорядке. Поэтому положили «избрать из христиан казначея, или двух, и поручить ему, или им, ведение вместе с о. Алексеем приходнорасходных книг, и церковные деньги, ненужные для текущих расходов, по мере накопления их, сдавать на проценты в банк, на имя священника». Я одобрил это. Сказал, в заключение, что этим дело об о. Алексее кончается, чтобы жалобщики возобновили с ним приязненные отношения и вперед не нарушали их, что о. Алексей, с своей стороны, вероятно, не подаст больше повода к недовольству им и тому подобное. Противники его ничего не возражали, но по лицам видно было, что они чем–то еще не удовлетворены и что–то имеют на душе. — Действительно, разошедшись после моего поучения, они через полтора часа опять пришли сюда и потребовали свидания со мной.