Николай Японский - Дневники св. Николая Японского. Том ΙV

Узнал я сегодня, что это за «сайго–но сюдан», которым вчера грозились противники о. Алексея Савабе; это ни более, ни менее, как «кулачная расправа» (ван–рёку). Грозятся они прямо и открыто: «Пусть Савабе уберется из Церкви в Коодзимаци, иначе мы силою выгоним его». Друзья Савабе отвечают на это: «Полиция на это есть, она не позволит буянить». И вот дело пока на этом стоит. Одни из друзей Савабе рассказал мне это сегодня и просил, между прочим, не возвращать прошение противникам, если бы они попросили о том. «Если дело дойдет на суд, то из этого прошения видно, имеют ли причину противники доходить до ручной расправы», — говорит он.

Вот до чего дошло. Хороши христиане! Но надо правду сказать, хорош и священник! Если бы о. Алексей Савабе слушался того, что ему говорят, да если бы не был ленив, к тому же горд и вспыльчив, то не вышло бы ничего этого. А теперь расхлебывай.

22 июля/4 августа 1902. Понедельник.

Несмотря на дождь, пришлось утром отправляться в Иокохаму для богослужения на крейсере «Адмирал Нахимов», по случаю тезоименинства Государыни Императрицы Марии Феодоровны и Великой Княгини

Марии Павловны. Добрались мы с иподиаконом Моисеем Кавамура и облачением до крейсера в начале десятого часа, так как Великий Князь, приглашая, упомянул, что богослужение начинается в половине десятого, но пришлось ждать почти до одиннадцати. Тогда мы с о. Александром, облачившись, стали служить сначала обедницу, потом заздравный молебен: пели матросы очень хорошо, даже концерт пропели. После службы салют, потом завтрак под красиво устроенным шатром на палубе. Между гостями был наш посланник в Корее, А. И. Павлов, говоривший, что о. Хрисанф уехал ныне в Россию добывать помощников себе по Миссии. Домой я вернулся к вечеру, мокрый и усталый.

23 июля/5 августа 1902. Вторник.

Целый день — запись расходов и сведение счетов по Миссии. Оказалось, что на Собор нынешнего года истрачено: 2145 ен 64 сен, то есть на дорогу собиравшимся в Токио и обратно 1411 ен 1 сен 5 рин и на содержание их здесь в гостинице 734 ены 62 сен 5 рин.

Между приходившими по делам катихизатор из Иоцуя, Петр Мори, сообщил, что противники оо. Савабе в Коодзимаци собираются изгнать их оттуда на том основании, что церковная земля под храмом и домами, где живут о. Павел и о. Алексей Савабе, значится на имя Моисея Тодороги и якобы Фомы Ооты — злейшего из врагов Савабе. «Пусть–де убираются с чужой земли». Послал я сейчас же справиться, действительно ли Фома Оота значится собственником земли? Оказывается, нет; Моисей Тодороги состоит оным; в документе, однако, упомянуто, что он — представитель всех христиан в Коодзимаци, которым всем вместе принадлежит участок земли под храмом и церковными домами. К сожалению, с Моисеем Тодороги нельзя поговорить непосредственно, он живет вне Токио в своем поместье, можно надеяться, однако, что этот разумный старик не будет смущен обезумевшими от злобы врагами оо. Савабе.

24 июля/6 августа 1902. Среда.

Утром рассердили письма: Моисей Симотомай из Саппоро пишет: «Не могу переместиться, долг есть, пришли тридцать пять ен на уплату»; Георгий Абе пишет: «Не могу переместиться, пока не уплачу двадцать восемь ен долга». У обоих в семье разные родственники, которые могли бы сами себе добывать пропитание. Стань Миссия удовлетворять все подобные просьбы — не оберешься их, и Миссии несдобровать; всем тотчас же написан отказ. А тут еще в другом роде просьба: «Не перемещай о. Игнатия Мукояма из Окаяма; очень он излюблен нынешними Церквами его». Не перемещай, коли сам о. Игнатий усиленно просил меня и Собор перевести его на север — здоровье его и жены не выдерживает климата в Циукоку. О. Игнатию следовало бы так и сказать всем своим прихожанам, а не смущать их видом — «не я, мол, виноват, меня переместили». Японская двуличность! Но возмутительней всех просьба о. Павла Косуги: «Дай ему и жене по пяти ен в месяц на лекарства, да еще пришли за лекарства их в шестом и седьмом месяцах, вышли теперь же содержание их на девятый и десятый месяцы, вышли и квартирные для Миязаки», куда о. Косуги переведен, тогда как сам сидит еще в Токусима. Бессовестный этот о. Косуги просто обирает Миссию. В прошлом месяце Миссия издержалась на лечение его жены здесь в госпитале — поощренный этим, он не знает ныне предела своих клянчений. И ведь ничего этого не просил несколько дней тому назад, когда лично говорил со мной, а теперь — «бумага терпит, ей не стыдно»; ей и доверяет свои бессовестные просьбы; «авось что–либо выгорит!» — думает. Ничего не выгорит! Письмо взорвало меня, и я велел написать отказ ему во всем; пошлется только содержание за девятый месяц. Сам здоров, как должно быть здоровому человеку, жена вылечена; при всем том привередничали: «климат не по них в Токусима, на Сикоку», просился южнее, на прибрежье. И это привередничанье удовлетворено; Собор назначил в Миязаки. И вот благодарность за исполнение просьбы: посыпал, точно из рога изобилия, кучею новых просьб. И хоть бы трудился, как должно. Ленивейший из священнослужителей, всего в его письмах одна материя — просьба о деньгах. За целый прошлый год только восемнадцать детей и взрослых крещено по всем его Церквам на Сикоку, с Токусима, его резиденцией, в том числе, где он должен бы подавать пример служения проповеди, но где он несколько лет только коптит небо. Фу, мерзость! Стоит ли об этой ничтожности бумагу марать так много!

О. Алексей Савабе был сказать, что по документам на церковную землю враги его не могут изгнать его из ныне занимаемого церковного дома: «земля значится церковною, а не принадлежащею ему лично, он ходил справиться об этом в актовых записях в квартале». Что дальше предпримут враги, ему неизвестно; но, очевидно, этим дело не кончится — слишком они раздражены. И наговорил я сегодня по этому поводу наставлений о. Алексею! Ужели и это будет по–прежнему, как с гуся вода? Предрек я ему ясно, на основании примеров прошлых лет в Одавара и Хакодате, что если он не исправится, не отложит свою леность, не займется проповедью, не укротит свою гордость и вспыльчивость, словом, не явит из себя хорошего священника, каким не был до сих пор, что и составляет причину смуты, то год спустя, если не прежде, придется ему с позором удалиться с своего теперешнего места; удерживаю я его на нем пока обещаниями: «о. Алексей будет вперед прилежно исполнять свои обязанности» — но если этого не последует, то я не буду в состоянии защитить его. Нужно признаться себе, что, смотря на физиономию о. Алексея, в то время, как я читал ему наставление, я уже почувствовал бесполезность его: деревянное выражение, нагулянная гладкость, апатичный взгляд. Хоть бы искорка вспыхнула во взоре, хоть бы еле заметный прилив или отлив краски в лице, или иной какой признак движения душевного. — Ничего ровно! Ну что же! Пусть позорит имя Савабе, а оно опозорится, и об этом говорил ему, если не воспрянет.