Хьюго Виккерс - Грета Гарбо и ее возлюбленные

Кроме того. Битон занялся эскизами для пьесы Сесиля Робсона и Жана Ануя «Крик павлина», а также работал с Линкольном Кирштейном над балетом Эштона-Бриттена «des Illuminations». 26 марта Битон вернулся в Англию и возобновил свою переписку с Гарбо:

«Дорогой сэр!

Неделю назад, в это время, мы шли с тобой по парку, направляясь к Кейти-Кальм. Чудесным и солнечным был этот день, и какой чудесной была прогулка со своим мешком, и как прекрасно мы с тобой пообедали вместе, и все было просто расчудесно — хотя над нами и нависла тень нашей неизбежной разлуки. Нас выручило шампанское — меня даже не раздражали больше столпившиеся в дверях любители автографов, по крайней мере, не в такой степени. Интересно, а как у тебя прошла эта неделя? Неродившиеся цыплята у тебя на лице, массаж, визит в остеопату. Я надеюсь, что ты уже решила, что тебе пора в твой тихий переулок в Калифорнии, поскольку нынешнее твое положение в роли незаменимой и готовой всегда услужить не может продолжаться до бесконечности и его следует потихоньку менять…»

Сесиль имел в виду газетную шумиху, преследовавшую их во время его недавнего визита.

«После Нью-Йорка жизнь кажется относительно легкой. Хотя и нельзя сказать, что совершенно лишена неприятных моментов. Мне из Нью-Йорка прислали гнусную газетную вырезку про нас с тобой. Не знаю, кто там уж так постарался, уж не Луэлл ли Парсонс. Правда, написано так, будто речь идет о бракоразводном процессе — какой удар для тебя, — остается только надеяться, что она не попадется на глаза Джорджу (боюсь, однако, что так оно и будет), поскольку он наверняка воспримет все близко к сердцу. Какие, однако, свиньи все эти американские репортеры, сущие шпионы, вульгарность всего этого начисто отбивает у меня всякое желание завидовать «массе народа, процветающего за этот счет».

Будь добра, постарайся при Джордже упоминать мое имя лишь мимоходом и как можно реже, поскольку мне бы не хотелось, чтобы он считал меня проходимцем. Вряд ли это пошло бы на пользу любому из нас».

Гарбо ответила быстро, поблагодарила Сесиля за телеграмму, заверила, что скучает без него и часто поглядывает в сторону его гостиницы. 10 апреля она собралась уезжать в Калифорнию, к сожалению — не в Англию, каким бы заманчивым ни казалось это предложение. Гарбо писала, чтобы Сесиль взглянул на Кейти — тем самым он вспомнит и о ней.

Это было то самое время, когда Мерседес временно рассталась с Поппи Кирк и снова поселилась в Нью-Йорке. Они с Гарбо прямо-таки помешались на своих хворях и постоянно наведывались к доктору Максу Вольфу, чьи методы были, однако, довольно сомнительными. Поппи предлагала Мерседес поехать вместе с Гарбо в Калифорнию, однако последнюю такая перспектива мало обрадовала. Тем временем Сесиль выдвинул предложение, чтобы Мерседес сопровождала Гарбо во время ее следующего путешествия в Европу. Битону было прекрасно известно, что при желании ему не составит труда вырвать Гарбо из лап Мерседес, в то время как от Шлее избавиться было практически невозможно.

«Будь добра, дай мне знать (можешь спросить Крокера), когда ты получишь американское подданство. Когда ты сумеешь выбраться в Европу? Может, эту поездку стоит присрочить к тому же самому? Пожалуйста, не надо. Ты должна с особой осторожностью освободить себя из твоей нынешней западни. Действуй осмотрительно, не торопись, лучше лишний раз удостовериться, но как только сделаешь следующий шаг, не вздумай идти на попятную. А ведь если ты отправишься за границу в сопровождении прежнего компаньона, так оно и будет. Ты ведь знаешь не хуже, чем я, что в таком случае ни о какой поездке ко мне не может быть и речи, а я жду этого не дождусь, ради твоего же собственного счастья и благоденствия, как и для моего.

А теперь о других предметах. В следующий раз, когда ты пересечешь Атлантику, возьми себе в компаньонки «Черное-и-Белое». И как только вы прибудете, она может быть свободна…»

Наряду со своими частыми заклинаниями, что Гарбо должна приехать в Англию, причем не позже весны. Битон временами демонстрирует полное легкомыслие:

«Моя дорогая сахарная ягодка!

Я просто одержим игривыми мыслями о тебе. Как бы мне хотелось, чтобы ты была здесь, и мы бы с тобой от души посмеялись, ты бы могла похихикать, как девчонка, и все такое прочее. Тот снимок, что я сделал, когда мы в последний раз обедали вместе (только не тайная вечеря!), настолько восхитителен, что, даже мельком взглянув на него, я чувствую, как у меня поднимается настроение. Моя дорогуша, ты когда-нибудь бывала в пустыне? А еще мне хотелось бы знать: ты когда-нибудь пробовала готовить в своем двойном бойлере? И как реагирует на строгий режим твоя язва? Будь добра, черкни хоть пару слов.

Неожиданно ты стала так далека от меня. Уже давно пора позвонить тебе или получить от тебя открытку или какую-нибудь еще весточку. Один знакомый прислал мне потрясающий отчет о том, что видел тебя с Ш. на Манхэттене, и это сообщение снова высветило тебя у меня в душе, и у меня было такое чувство, будто я все это видел своими глазами.

Дает ли о себе знать «Черное-с-Белым»? Постарайся уговорить ее, чтобы этим летом она прихватила с собой «новоиспеченную американскую подданную». Я был бы ужасно рад».

А пока Сесиль отправился в Букингемский дворец сфотографировать королеву Елизавету [10] то есть королеву-мать. (прим. перев.) по случаю приближающегося пятидесятилетия. Затем он уехал в Уэльс и в конце мая уселся на пароход до Гавра. Во Франции он с приятелем на несколько дней остановился в Довилле, а затем отправился к Диане Купер в Шантильи и встретил в Париже мать. В июне он также дважды наведывался в Париж. Во время второго визита он случайно столкнулся с Шлее.

«Я совершенно неожиданно встретил в Париже Джорджа, и он мне рассказал последние новости о тебе. Что вы вместе ездили в пустыню, что язва тебя не беспокоит и самочувствие твое было превосходным! Великолепно! Я рад за тебя! Это просто потрясающая новость — тебе следовало послать мне телеграмму со словами; «Язвы как не бывало!» И я бы был избавлен от того, чтобы мысленно рисовать душераздирающие картины, как ты давишься бледной вываренной цветной капустой!»

Присутствие в Париже Шлее оставило в душе Сесиля смутное подозрение, что Гарбо должна быть где-то поблизости. Однако она так и не «материализовалась». В июле Сесилю удалось связаться с нею по телефону. В своем следующем послании он писал:

«Я работал в библиотеке над кое-какими набросками, когда неожиданно меня осенило, что сейчас самое удобное время позвонить тебе снова. Мне уже было пора в постель, и к тому же это был конец полной трудов недели здесь, в деревне. А еще это было седьмое число, а ведь семерка — счастливая цифра. Каждый раз, когда мне хотелось позвонить тебе, оказывалось, что то день неподходящий для этого, то время; я боялся, что в этот момент ты либо торопишься на свой урок игры на фортепьяно, либо раздаешь призы на выставке детского рукоделия, — и поэтому, когда я дозвонюсь до тебя, ты мне скажешь: «Извини, но я тороплюсь».