Алексей Новиков - Рождение музыканта

Потом она играла свою новую кадриль. Глинка сидел рядом. От крепких духов Генриетты у него закружилась голова.

Бедный молодой человек! Не настал ли час стать и ему живой собственностью милой Генриетты? В самом деле, голова его кружилась все больше и больше… Но в этом не было ничего опасного. У Глинки всегда кружилась голова – от любых духов и ароматических эссенций. С годами эта странность одолевала его все больше и больше. Он терял спокойствие духа, если слышал едва различимый аромат, и часто обращался в бегство из театральных лож, к полному недоумению самых прелестных дам.

Проклятые духи! Глинке пришлось покинуть уютное место подле фортепиано.

– Милая Генриетта…

– Я слушаю, mon petit! – Генриетта подняла на него свои ласковые глаза.

– Милая Генриетта, – продолжал гость умоляющим голосом, – ваши новые духи прекрасны, но их не выдерживает моя слабая голова! – И он перешел в дальний угол комнаты.

– О, невежа! – откликается Генриетта. – Садитесь куда хотите, мое чудовище! И слушайте…

Генриетта заиграла. Глинка слушал, но голова его все-таки кружилась. Уж не слышал ли он раньше этот вальс и по беспамятству забыл? Все сочинения Генриетты всегда сливались у него воедино, и сколько он ни старался, никак не мог запомнить ни одно из них.

– Вам нравится? – спрашивает Генриетта и при этом смотрит что-то уж чересчур ласково: может быть, готовит коварную западню? – Ну что же вы молчите, mon petit? – допытывается она еще ласковее.

– Как вам сказать… – осторожно нащупывает почву Глинка. – Мне кажется, что я однажды уже слышал этот вальс…

– Ну? – Генриетта оборачивается к нему на табурете в лукавом смирении. – Вас невозможно обмануть!

– Да, да, – обрадовался Глинка, однако неожиданное смирение Генриетты представилось ему новым подвохом, – я точно слышал этот вальс, только в другой, менее совершенной редакции!

– А, чудовище! – торжествует Генриетта. – Вы опять попались! Вы никогда не слыхали этого вальса, клянусь пресвятой девой! Я только вчера его закончила!

Глинке остается покорно расцеловать протянутые руки, но от надушенных рук у него снова кружится голова.

– Mon petit, – говорит на прощание Генриетта, – я скоро выхожу замуж, вы знаете?

Но оказывается, что он и этого не знает.

– Я выхожу замуж за настоящего музыканта, и уж во всяком случае не за такого простофилю, как вы! – Она снова кладет руки ему на плечи. – Но зато я беру вас в друзья дома, это решено, и мы вместе будем искать гармонию! – вдруг вспоминает сочинительница вальсов.

– Я забыл вас спросить, – сказал, уходя, Глинка, – господин Майер будет на будущей неделе у Хованских?

– Вы бы могли спросить прямо, mon petit, – отвечала Генриетта, – поеду ли туда я. Вам этого очень хочется?

– Очень!

– В таком случае, morn petit, я дарю вам мою первую кадриль у Хованских!

Хованские жили не в Петербурге, а в Царском Селе. И потому гости нередко приезжали накануне дня, назначенного для бала. Если же это делал Глинка, то даже сама княгиня встречала его особым приветом. Никто не мог так потрафить ей пением итальянских арий. А молодежь и вовсе от него не отходила. Сама мадемуазель Лигле, состоявшая в компаньонках при старшей дочери княгини, забывала все свои обязанности, если этот удивительный музыкант предлагал ей играть в четыре руки.

Глинка был принят, как свой, в этом радушном, но бестолковом доме.

По расстроенному состоянию княгиня не имела возможности широко жить в Петербурге. Но это ничуть не мешало ей выписывать из столицы бальный оркестр.

Оркестр! Можно забыть всю жестокую действительность, когда в доме поднимается суматоха, а из залы уже звучат торжественные, стройные и чуть таинственные звуки. Сама княгиня прислушивается к этим звукам из своей спальни и отдается воспоминаниям. Давно ли было то счастливое время, когда свой оркестр был при каждом дворянском доме? Старая княгиня молодеет при этих воспоминаниях. Кто же будет думать о расходах, разве что один выживший из ума управитель?

Канун зимнего бала у Хованских пролетел в ожиданиях, мечтах и приготовлениях. Каждый раз, когда княгиня требовала к себе господина Глинку, девица Лигле, музыкантша из Вены, безошибочно находила его там, где сыгрывался оркестр.

В назначенный час грянула кадриль. Пары построились, танец начался. Глинка был усердным кавалером при многих дамах, потом снова вернулся к Генриетте Майер.

– Вам нравится эта кадриль, Генриетта?

– Очень, mon petit… с вами очень легко танцовать !

– Нет, я говорю о музыке…

– А, музыка! Я ее еще не слушала, но, не подумайте, вовсе не из-за вас!.. Мне очень хочется знать, что думает обо мне вон тот корнет! Танцуя, он шепнул мне… Впрочем, это секрет, а если вы будете мне мешать, я не услышу музыки…

Они долго выделывали фигуры кадрили. Генриетта, к удивлению, танцовала молча.

– Сложилось ли ваше мнение о музыке? – не утерпел Глинка.

– Не понимаю, что вы в ней нашли, mon petit? Самая обыкновенная музыка, которую может сочинить любой первый скрипач в каждом оркестре!

Глинка низко и почтительно поклонился и поцеловал у Генриетты руку, как того требовал этикет.

А ведь это была его собственная кадриль, им изобретенная и разученная с музыкантами! Это было его первое оркестровое сочинение, исполненное публично!

Уже в вестибюле при разъезде сочинитель еще раз увидел Генриетту. Какой-то корнет старательно обувал ее в меховые сапожки. Генриетта ласково поманила Глинку.

– Mon petit, вам никогда не удастся обмануть женщину. Только простофили говорят так подозрительно равнодушно о своих собственных сочинениях. К тому же, по секрету: тайну кадрили всем давно разболтал ваш друг мосье Бахтурин!

Сапожки были натянуты, Генриетта встала и, подавая руку корнету, еще раз обернулась к Глинке:

– Вы не знаете, чудовище, почему так волновалась маленькая Мари?.. Не за вас ли?

В совете Главного управления путей сообщения заседали четыре генерала. Разные во всем, они сходились в своем благоволении к помощнику секретаря, весьма искусному в докладе дел. Титулярный советник Глинка все чаще заменял на заседаниях самого секретаря, читал бумаги с чувством, готовил экстракты ловко, – словом, несмотря на короткий срок службы, был уже на виду.

Помощник секретаря докладывал, генералы слушали. Первоприсутствующий член совета граф Егор Карлович Сиверс держался раз и навсегда принятых решений. Если молодой чиновник оказался изряден в исполнении Баха и склонен к Моцарту, то никаких препятствий к тому, чтобы этот способный чиновник лично докладывал дела совету, уже не было.

Старый генерал Базен, чудак и холостяк, если и расходился с первоприсутствующим, то не более, как в деталях. Не отрицая ни Баха, ни Моцарта, генерал Базен имел непостижимое пристрастие к песням Украины. Выходец из Франции, он и сам не мог бы объяснить, что именно нашел он в этих песнях. Но поскольку помощник секретаря Глинка, бывая у генерала Базена запросто, разыгрывал украинские мелодии с неслыханными украшениями, то старик охотно произвел бы молодого человека и в секретари, а если угодно, назначил бы его и членом совета – не все ли равно, кто будет в нем заседать?..