Норман Оллестад - Без ума от шторма, или Как мой суровый, дикий и восхитительно непредсказуемый отец учил меня жизни

В Йосемити у меня почему-то не получалось как следует сконцентрироваться, и в первом забеге я чуть не зацепил пару ворот. Я снова пришел вторым (полагаю, с отставанием в одну или две десятых секунды). Но осознание того, что я наконец-таки опередил Ланса, смягчило удар по моему самолюбию.

На следующий день он обошел меня в гигантском слаломе, и я опять занял второе место. Я был подавлен и думал, что никогда больше не добьюсь победы. Меня терзала мысль о том, что со мной что-то не так. Может, какой-то дефект характера тянет меня назад?

– Не думай о победе, – сказал отец. – Она придет.

– Почему я такой маленький? – спросил я.

– Надо работать с тем, что есть, – ответил он. – Не думай о таких пустяках, как рост и вес. Твоя задача – упорно тренироваться и никогда не отступать.

Я бочком проехал мимо Эла, который молча наблюдал за нами.

– Выбрось это из головы, Оллестад, – сказал отец. – Сейчас имеет смысл только одно: сосредоточиться на следующей гонке.

По пути домой мы отыскали один из секретных горячих источников Эла. Отец прыгал со скалы в пруд спиной вперед, я нырял бомбочкой, а Эл ограничился впитыванием минералов, которые воняли тухлыми яйцами. Мы принялись вспоминать о нашей поездке на гору Сан-Антон – мне тогда было пять. Отец с Элом говорили намеками, но я догадался, что они припоминают свои амурные похождения.

После этого мы с отцом почти каждые выходные уезжали из города на лыжные соревнования. Горы Сан-Бернардино находились всего в двух часах езды к востоку от Лос-Анджелеса, но до Мамонтовой горы нужно было ехать на север шесть часов, а до озера Тахо – все девять. Мы возвращались в город в воскресенье поздно вечером, а на следующее утро отец высаживал меня у школы и чистил зубы прямо в машине, на глазах других родителей, что меня очень смущало. По будням я жил с мамой и старался почаще играть с соседскими ребятами. Я наконец смирился со своим статусом полуаутсайдера. Они постоянно подшучивали надо мной, но из-за моих спортивных талантов не могли полностью меня игнорировать.

Как-то раз после школы Ник отвез меня на своем универсале в кампус Университета Южной Калифорнии. По дороге на футбольное поле, где мы собирались посмотреть, как тренируются «Троянцы» [55], он показал мне учебные корпуса. Там, по его словам, ребята немногим старше меня корпят над учебниками, чтобы получить хорошую профессию, зарабатывать большие деньги и жить как им хочется. А еще там устраивают прикольные вечеринки и водятся прекрасные дамы .

Ник был ярым поклонником Калифорнийского университета, и я спросил, не учился ли он там.

– Нет. Зато там учились все мои друзья, – ответил он. – Но я так часто здесь зависал, что люди думали, будто я тоже тут учусь.

То, что сам Ник не учился в университете, меняло дело. Значит, он не пытался превратить меня в свое подобие. Скорее наоборот. Зачем-то же он проделал этот долгий путь и показал мне все это! И я решил, что Ник все-таки отличный чувак, когда не пьет.

Образование стало сквозной темой той недели. В пятницу вечером, после хоккейного матча, отец сказал, что если я буду упорно заниматься хоккеем, то могу получить стипендию Гарварда или Йельского университета. Я спросил, почему он сам там не учился.

– Ну, мне это было не по средствам, – ответил отец. – Кроме того, я не играл в хоккей и не участвовал в лыжных гонках. А Калифорнийский университет был прямо под боком, и он тоже очень неплохой.

– Почему тогда мне нельзя туда поступить?

– Можно. Но Гарвард лучше.

Мы опять находились на озере Тахо, в Скво-Вэлли. Это была важная гонка – участники, занявшие три первых места в общем зачете, от юниоров-3 до юниоров-5, допускались к отбору в юношескую олимпийскую сборную и гарантированно попадали на чемпионат Южной Калифорнии.

В то утро за завтраком я непринужденно болтал с новыми товарищами из команды: описал, как мы с отцом рассекали целину, поделился хоккейными успехами, рассказал о серфинге в Мексике и том, как нырял бомбочкой в скрытый от посторонних глаз горячий источник. Они слушали, широко раскрыв глаза и улыбаясь во весь рот, и задавали мне кучу вопросов – не то что соседские мальчишки, чьи лица не выражали никаких эмоций. Я чувствовал, что меня ценят, и пришел от этого в такой восторг, что проболтал без умолку весь завтрак и с нетерпением ждал обеда.

Снег был твердый, и тренер Ян сказал, что сегодня трасса очень компактная – такие обычно делают в Европе. Она пролегала по тому же холму, что и слаломная трасса на зимней Олимпиаде 1960 года. Отец позвонил Элу и сообщил ему об этом. Мы дважды съехали по трассе. Маршрут был очень напряженный, без легких участков, с двумя крутыми спусками.

В первом заезде я держался впереди и довольно легко занял первое место в общем зачете. Это придало мне уверенности. Во втором заезде я въезжал в канавы, меня так и швыряло от поворота к повороту. На протяжении всего забега я был близок к тому, чтобы потерять контроль.

Я победил в своей возрастной категории и занял третье место в общем зачете. До конца выходных отец называл меня Ингмаром Оллестадом.

В машине по дороге домой я озвучил свои надежды и мечты.

– Думаю, я смогу победить в чемпионате Южной Калифорнии в следующие выходные и попаду в юношескую олимпийскую сборную.

– Еще как! – подтвердил отец.

…живой. Повезло, что не ударился о дерево, при таком-то кувырке».

Кожа на животе горела огнем, голова гудела и кружилась. Мне чудилось, что среди падающих с неба снежинок вальсируют прозрачные алмазы. Я подумал, не уснуть ли мне. Ведь это всего лишь страшный сон. Проснусь, и мы как раз приземлимся в Биг-Бире, и отец вынесет меня из самолета.

Постепенно мой взгляд сфокусировался. Желоб стал шире. Каменистые бортики с каждой стороны сравнялись с поверхностью склона. Видимо, уже недалеко до лесистого участка.

Я привстал. Склон был не такой уж крутой. Я слегка расслабил мышцы, и на меня тут же нахлынул поток образов. Вот кудрявые волосы отца, прижатая к коленям голова, повисшие руки… А вот его фигура превращается в ледяную скульптуру, и ее накрывает саван из тумана.

Я попытался отогнать видение. Разум мой метался, отчаянно пытаясь уйти от осознания того, что отец умер. Мне нужно было увидеть голубое небо. Нужно было подняться куда-нибудь за пределы этой серой вселенной, где царили смерть, боль и холод. Но вокруг были лишь пепельные облака, давившие на меня со всех сторон. Вопреки всему я постарался представить, что у меня еще будет счастливая жизнь где-то вне этой мути. Ничего не вышло. Мне показалось, что я – огонек, который борется против сильного ветра, один-одинешенек в целом мире. Мне уже не хватало бессвязного бормотания Сандры.