Геннадий Аксенов - Вернадский

Говорят, что пал Киев. Мысль: что с рукописями? Положение отчаянное. Все рушится и рвется. И главное, как раз сейчас, когда он так полон планов, мыслей, желаний, внутренней энергии. Дневник 7 декабря: «А впереди столько мыслей, столько новых достижений! И так ясен путь дальнейшей работы. Я хочу в случае крушения Киева и Харькова ДА — работать — рукописи остались в Киеве — над обработкой темы — над “Автотрофным человечеством” — последней главой “Живого вещества”. Она едва набросана, и над ней можно работать независимо от рукописи. Если даже рукописи и пропали — работа моей мысли не пропала, и она сама по себе составляет нечто целое и живое. И сказывается не только во мне, но и в окружающем» 42.

Неожиданно в Ростове его отыскал член-корреспондент Российской академии наук ботаник Владимир Митрофанович Арнольди и предложил возглавить работу по геохимическому исследованию Азовского моря. Есть возможность под нее добыть средства.

Вернадский загорелся было мыслью применить свои геохимические идеи для практических, прикладных надобностей. И все это на фоне бегства всех и вся. Он попадает в Новочеркасск, заезжает на два дня в Екатеринодар, делает доклад и пишет специальную записку о геохимическом исследовании Азовского моря. Дневник: «Я сейчас полон всяких планов организации, если это дело удастся. Удивительно, как складывается моя научная работа. Сейчас все глубже вдумываюсь в вопросы автотрофности организмов, и автотрофности человечества, в частности. Здесь в автотрофности одна из загадок жизни. Стоит перед мыслью красивый образ Кювье о “жизненном вихре” (turbillion vital) (отражение картезианства?) — о его причине. Надо смело идти в новую область, не боясь того, что уже в мои годы кажется это поздним. Жизнь — миг и я, живя мыслью, странным образом живу чем-то вечным» 43.

Уже во второй раз возникает слово «автотрофность» — способность живых организмов напрямую, без посредства других живых организмов утилизировать энергию Солнца. Так устроены растения, многие микроорганизмы. Другие — гетеротрофы — должны употреблять живые ткани, чтобы получить энергию. Но при чем здесь человечество? Оно же явно употребляет в пищу растения и животных. Через два месяца напряженных размышлений на эту тему он запишет в «Мыслях и набросках» 1920 года: «5. Стремление человека к бессмертию , ужас смерти, чувство ее как чего-то противоестественного, имеют реальное основание. С точки зрения общих геохимических процессов смерть не является для людей необходимым, и весь общий порядок геохимических явлений может целиком быть неизменным при существовании человечества, индивиды которого умирают от всяческих случайных причин. Не есть ли это стремление показатель того приспособления, которое совершается сейчас в человечестве и в конце концов осуществится в автотрофном человечестве. Какие огромные последствия для всей жизни человека будет иметь такое состояние, когда смерть является не неизбежным, а случайным явлением. Как связать это с уменьшением рождаемости? Искусственное оплодотворение, но не уменьшится ли и эта возможность?» 44

Надо ли говорить, что из планов Арнольди ничего не получилось, да и не могло получиться в канун 1920 года, в дни гибели Добровольческой армии и ее бегства в Крым и на Кавказ. Лавина все еще летела, сметая на своем пути людей, их планы и желания.

«Вчера не удалось уехать, — сообщает Вернадский открыткой Корнилову из Ростова 26 декабря (уже нового стиля), — поезда были отменены. Попробую сегодня. У меня дело на 2–3 дня в Екатеринодаре, а затем через Новороссийск буду пытаться проехать в Крым. Что буду там делать — не знаю, надо как-нибудь жить» 45.

Удивительно, но в этот последний день в Ростове он видит в газете «Донская речь» свою статью «Научная задача момента». Наверное, он был единственным в наступившем развале, кто так далеко смотрел, даже за пределы большевистской победы: «Глубже вдумываясь в происходящее, отыскивая его скрытые основы, легко убедиться, что настоящее спасение России, залог всего ее будущего, ее единства, ее значения в мировой жизни — наиболее ярко и наиболее жизненно сосредоточивается в духовной творческой работе народа, — в науке, искусстве, технике, творчестве, общественной и политической жизни» 46.

В канун Нового года в безумной круговерти и людской панике он добирается до Новороссийска, где устраивается на пароход «Ксения» среди высших гражданских чинов и офицеров, как бывший член Государственного совета.

Пока пароход заполнялся, встречался с друзьями. «Был у Павла Ивановича [Новгородцева]. С ним прощался. Когда увидимся — неизвестно. Может быть, в Крыму? П. И. говорит, что он только теперь начинает считать положение безнадежным. Шансы 1 на 10. И все же он не признает всех ошибок ДА. Сейчас у него большая критика и Деникина. Он не хочет уезжать из России — отрываться от семьи. Обдумывает, как наладить научную свою работу. И я думаю, что он молодец в этом отношении — его жизнь вся проникнута идеей и никогда не прекращалась его научная работа» 47.

В эти дни шла огромная эмиграция профессоров в славянские страны, уезжала масса знакомых. Вернадский и сам записался в это движение, думал о работе в Чехословакии или Сербии. Новгородцев закончил свои дни в Праге в 1924 году. Жизнь раскидывала друзей.

В те же дни Россию покинул Федор Родичев. Он уезжал через Одессу и незадолго перед отъездом выступил с речью, как всегда, при огромном стечении слушателей. Название речи «Мне хочется сказать великому народу: ты жалкий и шальной народ».

На переполненном пароходе Вернадский подходил не только к Крыму, но и к кульминационной точке своей жизни, откуда, как в сказке Гоголя, стало видно сразу во все стороны света. В бытовом смысле приближался к низшей точке унижения, а в духовном — к высшей, откуда увидел смысл и подлинное значение своей жизни.

Итак, пароход «Ксения». Собственно говоря, полное название его «Великая княгиня Ксения», но имя осталось в той, прежней, упорядоченной жизни, когда судно считалось гордостью Русского общества пароходства и торговли вместе с другими лайнерами первого класса. Пассажиры в недоумении обсуждают новое название «Муравьев-Апостол». В прошлом и удобные каюты, и прекрасный ресторан, и музыкальный салон, наполнявшийся богатой публикой, и вечный праздник, сопровождавший его на Крымско-Кавказской линии. От былого великолепия одни воспоминания.

Все салоны, каюты и палубы переполнены людьми и их вещами. Ночь, северный ветер и холодное море. В такую ночь не верится, что греки когда-то называли море Эвксинским — Гостеприимным.