Геннадий Аксенов - Вернадский

По всей видимости, книги поступили в самые последние дни белой власти в Крыму. Во всяком случае, он сам добрался до французского журнала уже при большевиках. Вот запись за 26 ноября: «Вчера вечером прочел ряд №№ “Revue Scientifique” с массой нового. И, наконец, теория Эйнштейна, и работы Эддингтона в связи с применением Ньютонова тяготения. Какие глубокие события переживаются в области метафизики! Какое будущее!» 14

По его ходатайству правительство Юга России предусмотрело в бюджете 1921 года тысячу фунтов стерлингов для подписки на журналы.

Двадцать третьего октября в Севастополе состоялась его встреча с Врангелем и председателем Совета министров Кривошеиным. Последнего хорошо знал как министра земледелия в царском правительстве во время войны. После встречи переночевал на биологической станции, воспользовавшись гостеприимством супругов Никитиных — заведующего Василия Никитича и служившей библиотекарем Веры Ростиславовны. С пятью служителями эти энтузиасты все еще поддерживали работу станции. Вечером записал первое свежее впечатление: «Врангель производит замечательно обаятельное впечатление.

24. X. Утро. Встретил чрезвычайно приветливо. И он, и Кривошеин выражали свое удовольствие моему избранию и заявляли о том, что они окажут всякое содействие. Оба подчеркивали мое положение как человека с “именем”. С Врангелем общий разговор о значении университета как единственного свободного центра русской культуры, территориально связанного с русской государственностью. Придает огромное значение нашим выступлениям в мировом культурном мире (воззвание в связи с помощью библиотеке университета). <���…> И он, и Кривошеин дали мне право непосредственного обращения» 15.

Как выяснилось позже из мемуаров Врангеля, встреча эта была незапланированной. Они с Кривошеиным вызывали молодого Вернадского, служившего у них в Осваге, но тут в Севастополе оказался старый Вернадский; он и предстал. Потому и общий разговор. Тем не менее мы видим, как умело Владимир Иванович воспользовался случаем: заручился обещанием, что ректор напрямую будет иметь дело с главой правительства, а не с отделом народного образования — четкая черта автономии. Правда, в эти дни они могли обещать все, что угодно.

Тридцать первого октября Вернадский сделал еще один нестандартный шаг в традициях свободных университетов Запада. Он собрал студентов во дворе университета и произнес перед ними речь. Сохранился ее конспект, в котором только начальные фразы написаны полностью, в форме прямой речи, остальное — план. Первые фразы, вероятно, и зачитал:

«Я созвал вас здесь, восстанавливая старинный тысячелетний университетский обычай. При начале учебного года свободно избранный ректор свободного автономного университета обращается непосредственно к студенчеству со свободным словом, точно так же, как он высказывает свою программу избравшему его Совету университета.

Поэтому сегодняшнее собрание не есть беседа со студентами, как это сказано в газетах, и никакого совещания и обсуждения не будет (газетчики по привычке революционных лет, видимо, приняли собрание за митинг. — Г. А.). Здесь могу и буду говорить только я, ректор Таврического университета.

Я хочу высказать громко студенчеству, мне близкому и дорогому, то, что я считаю нужным, — но в другой обстановке и другими путями может быть осуществлено.

Трудность задачи вновь вступающего и вновь вступившего ректора.

Связано и с особенностями Таврического университета. Общие задачи ун-та и специально Таврического, как единственного свободного, обладающего автономией русского университета» 16.

Далее он освятил историю университетов и объяснил суть автономии. С самого начала существовала свобода науки от других форм культуры, свобода преподавания и свобода посещения лекций. В аудиториях должен воспитываться свободный человек, который проникается не ограниченным никакими внешними путами научным поиском вместе с наставником, а с другой стороны, обретает дисциплину научного мышления. Автономия — не анархия, она предполагает полную свободу извне и четкую организацию внутри.

Он говорил о роли науки, значение которой в отличие от других форм знания стремительно возрастает. Сейчас в России ее положение не отвечает запросам и истинному значению науки для человечества, но время ее придет, стремительно приближается. Надо ценить Таврический университет как форпост свободы. Что бы ни случилось, он должен сохранять русскую культуру. Как бы ни повернулись события, восстанавливать жизнь придется им, людям науки. Чтобы быть готовыми к великому призванию, нужно не только учиться, но развивать самодеятельность и свободную научную мысль.

Итак, университет получил новый заряд энергии, поднявший его на подлинно профессиональный уровень организации. Только крайне непродолжительной оказалась его автономия.

В тот же день, 31 октября, Владимир Иванович выступает еще с одной речью, на этот раз перед слушателями каких-то кооперативных курсов, в изобилии расплодившихся в Крыму, переполненном образованными людьми. Как вспоминал Георгий Вернадский, научная, философская и религиозная жизнь в Крыму била ключом. Лекция проводилась в рамках Комиссии по естественным производительным силам, но содержание ее значительно шире, чем производительные силы или ресурсы края. Здесь сформулирована идея о человечестве как геологической силе и науке как максимальном ее воплощении. В сущности, в первый раз он высказал идею ноосферы, еще не зная самого этого слова, но уже давно описывая ее основные черты. В немногих емких словах, несомненно, спрессовался собственный опыт научно-государственной работы в России, на Украине и здесь, в Крыму. Вернадский охватывает все мировое научное движение и осознает его как своего рода переворот в истории человечества.

«Переживаемый нами сейчас разгром всей сложившейся веками государственности, огромные опасности, угрожающие росту и развитию нашей умственной жизни, нередко в последнее время вызывают сомнения и в ценности научного знания вообще и в прочности тесно связанной с наукой технической оболочки культуры XX столетия. Кажется, точно все рушится, и этот наблюдаемый нами и нами тяжело переживаемый социальный процесс идет так глубоко, что может привести к повторению в истории человечества того падения культуры, какое мы переживали для Средиземноморской культуры в первые века средневековья или дальневосточной культуры — в более поздние времена того же периода западноевропейского человечества.

Мне представляются эти опасения противоречащими тому значению и тому положению, которое занимает наука нашего времени.