Геннадий Аксенов - Вернадский

В воспоминаниях 1940 года Вернадский подчеркнул, что в приказе говорилось среди прочего и об университете, где порядок ставился «под ответственность ректора Таврического университета т. Вернадского». Так по советскому лексикону он превратился в первый и, наверное, единственный раз в товарища. Позднее ни в одном официальном документе его никогда не именовали ни «т.», ни «тов.», ни «товарищ». Он, слава богу, поставил себя так, что избегал этого обращения. Оно предполагало, что он не сам по себе, а чего-то член или — еще хуже — чей-то заместитель.

Замелькали новые имена: первый председатель ревкома Бела Кун, второй — Адольф Лиде, глава правительства Юрий Гавен, заведующий наробразом Павел Новицкий. С этими идейными большевиками Вернадский в основном был вынужден общаться по делам. Описывает их как странных, больных, как иностранцев (плохо говоривший по-русски Лиде). Ему передавали, что Бела Кун считал университет гнездом контрреволюции и что русские сами с ней не справятся — это его дело.

Вернадский пишет все открытым текстом, как всегда. В дневнике за 23 ноября читаем: «По-видимому, всюду такая паника, вследствие ожиданий всяких обысков, арестов и т. п., что не только не ведется записей, но многое уничтожается из того, что было записано. Сейчас проявляется страх людей во всем его постыдном проявлении. <���…> Жандармов и союз русских людей заменили комунисты и махновцы: дрожат жандармы, союзники (если они не перекрасились) и связанные с ними слои “буржуазии”. Немного дрожит и советская новая буржуазия и рабочие. Как всегда дрожит русская интеллигенция — сперва боялась тех, которые гнали ее представителей ради царя и его присных, теперь боится своих “красных” представителей, превратившихся в тех же гонителей. Тяжелое впечатление делают эти люди, когда-то идейные. Невольно вспоминается, как они негодовали на других, которые делали во много раз меньше с ними, чем делают они, получивши власть, со своими противниками…

Хаос и бестолочь» 21.

В университете таким «красным» представителем интеллигенции, дождавшимся своих, был приват-доцент Яков Ильич Френкель, будущий физик-теоретик и член-корреспондент Академии наук. Он сразу проявился, будучи назначенным в комиссариат просвещения, и пришел к Вернадскому уже как власть имеющий и обрисовал ему намерения властей относительно университета. Прежде всего, запрещалось принимать новых студентов. Вернадский в это промежуточное время принимал без разбору белых офицеров и красных, всего, по его словам, до семисот человек. Пока еще он формально ректор, Вернадский не спускает ни один случай притеснения и унижения профессоров, обращается сразу в два, в три адреса местных властей. Снова, как в 1911 году, он борется за свое и их человеческое достоинство.

Очень быстро стало ясно, что ни о какой автономии речи идти не может, хуже того, возник вопрос о сохранении учебного заведения. Началась немедленная и мучительная перестройка на советский лад. Прежде всего, все подверглись проверке на предмет отношения к новым порядкам. Среди профессоров роздана анкета «сыскного характера», как назвал ее Вернадский. Первым стоял такой вопрос: «Ваше отношение к террору вообще и к красному террору в частности?»

Как же может ответить на него человек, всю жизнь исповедовавший ненасилие, боровшийся со смертной казнью? 16 или 18 профессоров честно ответили на вопрос. Всех их немедленно отстранили от преподавания. А ректор был вызван в правительство и имел неприятное объяснение с Гавеном и Лиде. Тем ректорство и завершилось, его вынудили подать заявление об отставке. Правительство назначило для управления университетом временную «тройку» во главе с Френкелем, впрочем, продержавшимся недолго.

А при Крымревкоме была создана комиссия по реорганизации университета во главе с каким-то Л. Л. Паперным. Советская власть вводила в практику то, до чего никогда не могла додуматься прежняя: перестройкой университета занимались чекисты. Комиссия начала с ликвидации главных рассадников «буржуазной науки» — двух факультетов, определявших лицо университета — историко-филологического и юридического. По указанию из Центра они переименовывались в философско-словесный и в факультет общественных наук. Изменено содержание обучения, студенты должны изучать теперь советскую конституцию и социалистические учения. Но и эти новшества недолго продержались.

Одиннадцатого января комиссия объявила, что оба факультета упраздняются. Физико-математический, медицинский и агрономический факультеты разделяются на самостоятельные школы, им придается прикладной характер. Одновременно создавалась мандатная комиссия для проверки всех студентов и преподавателей с целью выявить и удалить антисоветские элементы. Срочно набиралась новая, «социалистическая» молодежь, причем основной принцип — пролетарское происхождение, даже документа о среднем образовании не требовалось. Создавался рабфак.

Таврический университет переименовали в Крымский имени Фрунзе. Ректором был назначен (а не выбран) профессор-металловед А. А. Байков. Итак, фактически ликвидация университета состоялась. (Надо сказать, через три года состоялось и юридическое разделение его на три института.)

Вернадский теперь уже не ректор. Но как профессор и председатель КЕПС он не мог оставить разгром без отповеди. Написал большую записку в правительство полуострова — глас вопиющего в умственной пустыне. Для нас она представляет теперь чисто академический интерес: «Те резкие эксперименты, которые могут быть перенесены без окончательной гибели старыми университетами, не могут не отразиться на Таврическом университете самым пагубным образом. То, что делается в других местах, где в противоречие с идеалами коммунизма проводится университетская политика — не социалистическая, а наполеоновская, связанная с превращением факультетов в отдельные школы или академии, а следовательно, с крушением университета как целого, может привести молодой Таврический университет к полной гибели и к тому состоянию, от которого он не оправится долгие годы. Было бы печально, чтобы такой результат явился окончательным следствием великого русского идейного освободительного движения» 22.

Реорганизация и уничтожение факультетов разрывают знание, которое едино. Всем нужна только эта единая наука, и никто не может заранее сказать, что она будет чистая или прикладная. «Новый социалистический строй будет прочен только тогда, когда он даст свободу научному творчеству, а не тогда, когда он будет против него бороться и поставит его в тиски каких бы то ни было религиозных, социальных или политических мнений. Эти мнения, как учит история, всегда преходящи. Наука же остается при всех их изменениях и превращениях, как бы велики они ни казались современникам, единственной и неизменной» 23.