Юлия Андреева - Букет незабудок

– «Москва собирает старых друзей», – вслух прочел Арно первый попавшийся заголовок.

– А наша премия – юных подруг, – отозвался Романецкий, глядя на корреспондентку.

Еще с гусарских времен замечено, как дивно могут смотреться мужские ноги в белых лосинах. Другое дело, что не ногами едиными любуются в лорнеты чувствительные дамы из партера и украшенных золотыми гирляндами балконов и лож.

Как раз этот вопрос занимал администратора питерского Мюзик-Холла. Так как балеруны в спектакле выходили в лосинах, под которыми по чьему-то идиотскому приказу не наблюдалось обычных одинаковых бандажей, отчего мужской балет, а точнее, его нижняя часть, выглядела, мягко говоря, разнообразно.

Особенно странно смотрелись лосины молодого человека, стоящего третьим справа. Под этими лосинами не наблюдалось решительно ничего мужского.

– К завтрашнему спектаклю сделайте что-нибудь с этим местом, – с напускной серьезностью администратор выразительно покосился на лобок собеседника. – Платок в несколько раз скатайте, поролон… Вы же творческий человек. Проявите фантазию.

Балерун покраснел. Замечание было сделано в присутствии коллег. Теперь уж точно с год будут зубоскалить, – невесело подумал он, размышляя, чем бы досадить опозорившему его наглецу.

Перед спектаклем костюмы и грим, как обычно, проверялись помощниками костюмеров и гримеров. Дождавшись, когда его досмотрят, оскандаленный балерун тихо скользнул в гримуборную, где колдовал некоторое время над своим костюмом.

Результат получился ошеломляющим. Когда на сцене один за другим выстроилась шеренга стройных, одетых в изящные белые лосины и высокие сапожки молодых людей, взгляду публики предстало дивное зрелище: благополучно засунутый в трусы актера шланг от противогаза тянулся по ноге до самого колена, теряясь затем где-то в голенище сапога.

Спектакль был сорван. Публика повскакивала со своих мест, нацелив лорнеты и бинокли на ребристый артефакт в штанах второпланового персонажа и начисто игнорируя исполнителей ведущих партий.

– В 60-х годах в журнале «Юный техник» был опубликован рассказ бирманского фантаста Мао Дзинь Джи, – начал очередную байку Андрей Дмитриевич Балабуха. – Почему-то имя запомнилось. Впрочем, что мы тогда знали о бирманской литературе? Вообще ничего. А тут не просто литература, а родная фантастика. Интересно. На том бы история и закончилась, но году в шестьдесят девятом приезжает вдруг в Ленинград делегация бирманских писателей. Было много мероприятий, на которых я не присутствовал и потому о них рассказать не могу. Тем не менее, удалось как-то пробиться на финальный банкет, где гостям то и дело задавали различные вопросы и поднимали в их честь тосты.

Я тоже решил не отставать от других и блеснуть своими знаниями бирманской литературы. Поднялся с места и задал свой вопрос: как в настоящее время в Бирме обстоит дело с научной фантастикой?

Удивленные гости только и могли, что выразительно пожимать плечами: мол, ни сном, ни духом не ведаем, что за зверь такой, научная фантастика. Впервые слышим. На что я тут же парировал, поведав о напечатанном в «Юном натуралисте» рассказе и даже громко и выразительно произнес имя автора: Мао Дзинь Джи, после чего произошло странное. Мало того, что никто из гостей ничего не ответил, все словно разом перестали меня замечать, как будто бы меня и вовсе нет. То есть, все бирманцы, сколько их там ни было, как по команде отвернулись, демонстративно занявшись разговорами друг с другом, или уткнувшись в тарелки.

Не понимая, что происходит, в перерыве я отловил толмача, отвел его в сторонку, припер к барной стойке, проставил сначала сто грамм, потом еще сто, и еще… и только после этого спросил, что я сделал не так?

– А что ты им сказал? – поинтересовался переводчик. И когда я повторил, заметил, что на месте бирманцев за такие слова он бы охальнику морду набил, потому что при дамах так не выражаются, да и при мужиках желательно тоже.

Оказалось, что никакого фантаста Мао Дзинь Джи нет и никогда не было. А был большой специалист по Бирме Игорь Всеволодович Можейко, который еще до того, как стать Киром Булычёвым, издал этот рассказ, придумав себе оригинальный бирманский псевдоним. Он пошутил, а я попался.

Когда в Академию Художеств приходили новые натурщицы, Ашот Казарян, вызывался самолично отбирать для работы самых интересных. А что? Ашот – староста, плюс большой специалист по женской части, ему и карты в руки. Желающих позировать было много, работа оплачивалась вполне прилично – 2 рубля в час, так что ничего удивительного, что девушки выстраивались в очередь.

В мастерскую пришла новенькая девушка.

– Раздевайтесь, – ледяным тоном командует Ашот, тщетно скрывая под начальственным видом понятное волнение, – раздевайтесь за ширмой и выходите.

Да только может ли горячий армянский мужчина просто смотреть, когда, выбравшаяся из дешевого платьица точно из лягушачьей кожи, скромная студенточка вдруг буквально на глазах превращается в богиню любви?! Руки сами тянутся к запретному. И… отлично же знает – нельзя! А ничего поделать не может.

– Имейте в виду, – остановившись в сантиметре от искусительницы, выдыхает он, – как староста мастерской, как ответственное лицо, как законный представитель Академии, я должен чувствовать ваши формы. Потому что, пока не дотронусь, как я могу сказать, подходите вы или нет?

– А что? Все будут трогать?! – хмурится Венера Милосская, стыдливо мусоля длинную, в руку толщиной, косу.

– Нет, только я, как староста мастерской. Больше никто. А если что – жалуйтесь в деканат.

Так наглый Ашот получил возможность трогать всех приходящих на кастинг девушек. Потом они конечно узнали правду, но к тому времени натурщицы и скульпторы уже передружились, переженились и никто на Ашота не жаловался.

Статую «Оргазм» Ашот Казарян лепил в мастерской Кубасова ночью. Вместо двух рублей в час от широты душевной платил три: время-то неурочное, да и композиция… мягко говоря, смелая.

На вторую ночь громовой стук в дверь. Какой-то мужик ломится. Нину, говорит, хочу. А Нина – как раз и есть новая модель Казаряна.

– Тебя какой-то мужик спрашивает, кому ты сказала, что ты здесь? – шепчет Ашот, а сам понимает, что старая дверь долго таких просьб не выдержит. Разлетится. А потом…

– Спроси, кто? – подталкивает его дама.

– А кто ее спрашивает? – покорно повторяет из-за двери Казарян, не на шутку взволнованый предстоящей встречей.

– Володя.

– Слушай, Нина, э-э, тебя какой-то Володя спрашивает, да?

– А, это муж.

Ашот вздрагивает из последних сил, но остается в сознании, ибо натурщица реагирует спокойно. Наоборот, видно, что у нее отлегло от сердца: у Нины ревнивый любовник, и вот его она боится.