Михаил Сабаников - Письма. Дневники. Архив

Попали или не попали, не знаю, но наутро немцы в отместку вновь обстреливали Мацково и вернувшийся туда Пермский лазарет. Убили часового, но больше ни в кого не попали. Приехавший затем фон Резон настаивал на переводе пермяков в другое место, но они не хотят уйти. Прошлый их уход из Мацкова послужил темой для разных неуместных разговоров, и теперь пермяки желают, очевидно, чтобы им было предписано оставить Мацково. Между тем никто им такого формального предписания не дает. Фон Резон рекомендует мне представить сестер летучки «А» к георгиевским медалям. Своих пермячек он представляет. Я же не хочу начинать деятельность отряда с погони за наградами, хотя бы и заслуженными. Невыгодно иметь такого уполномоченного, как я?

Не проходит дня, чтобы нас кто-нибудь не посетил. Всех и не припомнишь. Не говорю о штабах – дивизий, корпуса, отдельных полков. Это уже свои люди. А то – из Гродно, да из Петрограда. Какой-то командированный штабом X армии Комаревский, профессор Казанского университета – о противогазах, другой профессор другого университета о хирургии хлопочет и т. д. И всё это, думается мне, бесследно. Теперь, для того чтобы утверждать что-либо или советовать что-нибудь, полагается говорить – я был и собственными глазами видел на месте. И вот, чтобы иметь право это сказать, люди ездят. Может быть, ничтожную какую-либо пользу они и приносят, но всё же чиновничье, поверхностное, Петроградское есть в этих разъездах. Но я не хочу здесь ничего осуждать и умолкаю. Если только стать на эти рельсы, то далеко придется уехать по пути критики, и эти командировки окажутся слишком незначительным обстоятельством, чтобы на них останавливаться.

Еду в Гродно. Надо, наконец, лично познакомиться со штабом X армии. Со мной поедут Сережа, Панарин и Перфильев. Последний будет покупать седла и сбрую.

Сегодня утром рано вернулись из Гродно. Видел Радкевича [44]– командующего X армией, начальника штаба, полковника Евстафьева – заведующего санитарной частью армии, много разных генералов, между ними нашего корпусного. Радкевич – плотный крепкий старик, с простыми манерами, вероятно, храбрый и деловой. Он до недавнего времени командовал 3 Сибирским корпусом, самым славным и стойким из корпусов X армии. Он ли по сибирякам, они ли по нему, но дух один – деловой, серьезный, ничего на показ не делается, манеры грубоваты, но обхождение радушное. За обедом Радкевич хлопочет, чтобы всем досталось квасу. Не раз встает и на положении хозяина дает те или другие распоряжения подающим блюда солдатам. Пригласил всех сесть за обеденный стол «по чинам». Чинов было много. Мой приезд совпал с заседанием «Георгиевской Думы», присуждающей кресты, и съехалось много генералитета. Естественно, поэтому много говорилось о наградах. В этот день стало известно об отставке Сухомлинова [45]и назначении Поливанова. [46]По случаю «перемены счастья» Радкевич сказал, что после войны желал бы получить назначение куда-нибудь подальше – ну, в Туркестан, например. Возврат правительства к народу и к обществу всеми приветствуется. Все верят, что теперь недостатка снарядов не будет. Боюсь, что здесь даже преувеличивают силы и возможности, какими обладает общество. Ждут назначения А. И. Гучкова [47]товарищем министра военного, острят над тем, какую он будет носить форму, но, по-видимому, никого такое назначение не шокировало бы и оно здесь считалось бы естественным. Меня расспрашивали про Союз Городов, который всюду смешивают здесь с Земским Союзом.

Я почти не спал ночь, т. к. приехали-то мы из Гродно около 4 утра, и затем вышли ночью или утром всякие помехи. Днем сел было писать, но оставил – глаза слипаются. Вечером у нас хоронят двух из 108 полка – офицера и рядового. Они были ночью на разведке. Встретившись с разведкой германской, вступили в бой ручными гранатами. Офицера в Шестаково принесли на носилках в безнадежном состоянии, и ночью он скончался в лазарете, опять на руках у Ульянищевой. Рядовой остался между окопами, и какой-то смельчак ползком носил ему воду и пищу. Ночью его вынесли и затем доставили в лазарет, но он тоже скончался. Полк решил хоронить обоих с воинскими почестями. Сестры решили сплести венки. Я пошел вместе с ними в поле, чтобы перебороть сонливость, на меня напавшую. Цветов немного. Васильки, маргаритки, клевер – поблизости нет луга, и мы рвали цветы в ржаном поле. Мне почему-то вспомнилась картина раннего детства. Тоже чахлое ржаное поле около ж.д. станции, только не Шестаково, а Кунцево (около Жуковки) – только там можно было нарвать васильков. Как и тогда – жарко, жужжат насекомые, над головами – жаворонки. Мы любили отыскивать их в лазури неба и состязались, кто скорее увидит. Только теперь, кроме жаворонков, над головами носится еще немецкий таубе. Его тоже иногда только слышишь над собой, но не видишь. Первое время он раздражал и не давал ничем заниматься. Теперь все привыкли. Бомб он не бросает, но сигналы какие-то подает. Не раз видели мы, как его обстреливали шрапнелью, всегда безрезультатно.

Похороны были очень трогательны. Полковая музыка. Расстроенные, искренне расстроенные лица товарищей офицеров, даже нескладное слово полкового священника – всё производило сильное впечатление.

Просил офицеров остаться ужинать, но командир сказал, что получил донесение о движении германцев против его окопов, и надо возвращаться туда. Было 8 ч., когда все ушли. А в 11 часов началась отчаянная канонада и стрельба по всему фронту. Такой еще никогда здесь не было. Все собрались на погребе – наш наблюдательный пункт – и следили за ракетами, прожекторами, взрывами гранат и шрапнелей. Очевидно шел большой бой. Надо было приготовиться к большому числу раненых. Наши летучки будут иметь работу. Заказали по телеграфу, чтобы к утру подали сюда из Олиты санитарный поезд. В 3 часа я решил отправиться в летучку с лазаретными подводами, и чтобы хоть немного вздремнуть, лег в 2 часа, приказав дневальному меня разбудить. Когда я вскочил по зову дневального, я нашел Милановского всё на том же нашем погребе. Он совсем не ложился. По его словам, перед рассветом канонада еще больше ожесточилась. Пока я спал, пришла записка от Босса – просит подвод под раненых. Егоров верхом увел 7 арб. Пожалел меня будить. Но он забыл про 10 повозок казенных, стоявших у нас в Шестакове и не послал пополнения – санитара вместо выбывшего из летучки Галецкого. Бужу только что накануне прибывшего нового санитара, пою его чаем с галетами и отправляю в летучку «А». Сам еду сначала в «Б», чтобы там увериться, всё ли в порядке.

Продолжаю прерванное описание.