София Шуазель-Гуфье - Исторические мемуары об Императоре Александре и его дворе

Среди криков «Да здравствует император!» при шумных звуках военной музыки, при свете аллегорических картин и блестящей иллюминации, среди расточительности роскошного пира, — в это самое время на улице человек умер с голода! Ужасная противоположность, достойная того, кто вскоре должен был похоронить свои войска в снегах России!

Как только на балу возвестили о приезде Наполеона, тотчас избрали несколько дам, в том числе меня, чтобы принять его внизу лестницы. При одном слове «император» маршалы империи, важные сановники, не говоря уже о камергерах, бросились к выходу, как будто бы неприятель ждал их на поле битвы. Коленкур подал своему государю подножку, чтобы помочь ему выйти из кареты, как будто земля недостойна была прикосновения этой царственной ноги. Не удостоив поклоном вышедших ему навстречу дам, Наполеон поднялся по ступенькам лестницы, устланным шелковой материей, при кликах «Да здравствует император!» — кликах, никогда не пресыщавших его слух. Я не только не была поражена его невежливостью, но подумала, что напрасно мы ей подверглись без достаточных оснований. Побеседовав с несколькими дамами в бальном зале, Наполеон уселся на импровизированный трон, сооруженный из кресла, ковра и подушки, которую он, садясь, отбросил ногой. Затем он закричал, как бы тоном команды: «Дамы, садитесь!» Дамы тотчас сели, и бал открылся. Наполеон в течение нескольких минут оглядел танцующих дам, обратился с несколькими фразами к лицам своей свиты, к маршалам, к хозяину бала и уехал, сопровождаемый обычными кликами. Оставшиеся на балу французы восхищались любезностью своего государя; похвала, на которую он, без сомнения, сам не рассчитывал и которую трудно было совместить с званиями полководца, завоевателя, основателя империи.

Мужчины и женщины надели в этот день национальную кокарду — патриотическая побрякушка, льстившая надеждам поляков — надеждам, ни на чем не основанным, ибо Наполеон, от изменчивой политики которого они зависели, никогда не высказал ни намерения, ни желания удовлетворять их. Однажды, когда я выражала удивление, что честолюбие Наполеона не удовлетворилось обладанием одним из лучших тронов Европы и что он постоянно со всеми воевал, — мне ответили, что гений Наполеона был направляем не только жаждой завоеваний, но также необходимостью искоренить во Франции якобинскую партию. Лекарство было, по меньшей мере, так же сильно, как и недуг.

Вскоре после бала, катаясь верхом с г-жой Б*** и несколькими другими лицами, мы встретили Наполеона, возвращавшегося из Закрета со своей блестящей и многочисленной свитой. Он остановился, чтобы сказать нам несколько слов, и спросил, любим ли мы ездить верхом и хорошие ли мы наездницы. Через несколько минут мы вновь увидели Закрет, еще так недавно сиявший блеском празднества и присутствием самого любезного из всех государей… Закрет представляет теперь груду развалин. Наши лошади шагали по паркету, на котором я танцевала с императором Александром. Апельсинные деревья были опрокинуты и разбиты; замок, недавно так элегантно меблированный, представлял картину полного разгрома. Прекрасные теплицы, полные тропических растений, были разрушены и разграблены, не только солдатами, но и некоторыми горожанами…

Крапива и чертополох росли теперь в тех местах, где раньше цвели розы и спели ананасы… Печальное молчание царило там, где я недавно слышала звуки музыки и веселые, радостные голоса. Одни птицы еще пели свои песни и не покинули этих рощ. Фонтан иссяк. Словом, Закрет предназначен был служить военным госпиталем.

Я избавлю читателей от тех размышлений, которые, естественно, навеяли на меня эти развалины и столкновение событий, столь противоположных и столь близких по времени одно к другому.

Потеряв надежду водворить в своем государстве мир, твердый в сознании исполняемого долга, полный религиозной веры в помощь и поддержку Провидения, император Александр покинул свою главную квартиру в Свенцянах и отправился в Москву. Прибытие государя в первую столицу его империи, его присутствие, его речи, приказы вызывали общий энтузиазм и умиление среди патриотически настроенного дворянства и русского народа, столь религиозного и патриархального. Однажды, когда император обедал у графини Орловой, огромная толпа теснилась вокруг дворца и садов, жадно стремясь увидеть обожаемого государя. Чтобы удовлетворить этому естественному желанию, графиня Орлова тотчас велела снять все решетки сада, чтобы открыть свободный доступ народу, который в пылу радости и любви здесь же поклялся перед небом, что он посвятит Александру свои силы, свою жизнь и все, чем он владел. Клятву эту он свято сдержал, и пылающая Москва подтвердила ее! Как все это должно было тронуть чувствительное сердце Александра! И сколько величия проявляется в этих непроизвольных движениях народа, — движениях, которых нельзя ни подделать, ни искусственно вызвать! Движения эти встречаются лишь среди народов, нравы которых еще не удалились от природы и еще проникнуты религиозностью; среди народов, которые привыкли видеть в своем государе образ обожаемого Бога и которые основывают надежды на будущее счастье на чувствах верноподданнического повиновения и верности. Как прекрасна конституция, покоящаяся на вере и на небесных наградах! Чем можно заменить ее? Для этого прежде всего пришлось бы исказить основные черты русской нации. Повторяю, трогательное зрелище этих сцен любви и чувствительности между государем и его подданными не встречается среди легкомысленных и чувственных наций, давно развращенных привычками роскоши, праздности, изнеженности, эгоизма и алчности.

Император Александр недолго пробыл в Москве. Передав командование над войсками генералу Барклаю де Толли, он вернулся в Петербург. Этот мудрый и осторожный государь чувствовал, как полезно будет его присутствие и пример его твердости в столице и во дворце при данных опасных обстоятельствах. Наполеон уехал из Вильны и сосредоточил все свои усилия, чтобы настигнуть неприятеля, который постоянно ускользал от него, благодаря плану мудро рассчитанному и задуманному, как говорят, шведским наследным принцем.

Хорошо знакомый с военным гением Наполеона, побуждавшим его быстро кончать кампании посредством решительных действий, Бернадот, как уверяют, посоветовал русскому императору не рисковать вступать в битву с этим великим победителем на поле сражения, но, наоборот, посредством симулированного отступления, заманить его в глубь русских степей. Между тем Петербург и Москва были лозунгом французского солдата. Последний, легкомысленный и беспечный, не озабоченный исходом кампании, спокойно спрашивал дорогу, считая тот и другой богатый город целью, славным завершением длинного, трудного похода.