Дмитрий Урнов - На благо лошадей. Очерки иппические

– Врешь!

Тогда я предложил ему давать мне указания, как запрягать, а он так и сидел, привалившись к стене и закрыв глаза. Я завел лошадь в оглобли и взялся за хомут. «Какой стороной надевать?» – спрашиваю. Вместо ответа незнакомец, перебирая руками, пополз по стене вверх, вытянулся во весь рост и, опираясь одной рукой о стену, другой поддергивал хомут, помогая мне. Наконец мы уселись. Я выправил со двора на дорогу. Дорога была вся в глубоких рытвинах и телегу начало кидать из стороны в сторону. Больной простонал:

– На обочину езжай! На обочину! Здоровый такой, а понятия у тебя ни о чем нет.

На обочине было в самом деле ровнее, но – под уклон, и мы чуть было не перевернулись. Больной привалился ко мне, вероятно, думая, что так ему будет лучше – удобнее, а я спросил, чем же он болен. А вдруг он заразный?! Мужик огрызнулся:

– Почем я знаю? Что я тебе – врач? Началось с зубов.

Наконец он проговорил «Больше не могу. Хватит!» – и велел мне остановиться. Я придержал лошадь, больной сполз с телеги на землю, посидел у дороги немного, поднялся и заковылял в сторону, в рожь. Исчез, как появился, как видение, кошмар среди бела дня…

Я скорее развернулся и двинулся в обратный путь прямо по колдыбастой дороге. Попробовал тронуть шибче. Как нарочно, развязалась супонь, ослаб чересседельник и упала оглобля. Пришлось остановиться и поправлять, как умею. Потом соскочила гайка у колеса. Как только не соскочило колесо! Как не развалилась телега! У самого скотного двора все упало с лошади, казалось, само собой, и лошадь, будто стараясь избавиться от меня, сама забежала в конюшню.

По дороге домой встретилось мне колхозное стадо. Пас его старик с черепашьей шеей, тот же, что был за конюха и табунщика. Поэтому его и не было на конюшне, когда появился удивительный больной. Об этом я ему ничего не сказал, да и он ни о чем не спрашивал, а только жаловался, что едва ли ему начислят как пастуху. «А работать – работай!» – говорил он, вытягивая шею, словно тащил целый воз.

Однажды я пришел к нему в стадо, а он, уже полностью доверяя мне, попросил присмотреть за скотиной, пока он сходит в поликлинику. И вручил мне длиннющий пастуший кнут с конским волосом на конце – чтобы щелкал оглушительно. Я попробовал хлопнуть этим кнутом, но только стеганул самого себя по спине. Стадо было смешанное: коровы, овцы и молодые лошади – все вместе. Ради лошадей я и ходил в это стадо. А они, молодняк, как видно, углядев, что пастух ушел и что с кнутом я управляться не умею, как по команде задрали хвосты и все до одной убежали на конюшню: жарко было и оводы их донимали. Без лошадей стадо утратило для меня интерес, и я отправился следом за ними, туда же, на конюшню. Старик об этом случае даже не упомянул, видимо, опасаясь, что его отлучка помешает ему требовать начисления за работу пастухом.

В тот раз, когда я отделался от странного пассажира, мы с ним посидели, потолковали обо всем, особенно на его любимую тему – международную политику. Старика очень интересовало, как идет война в Корее и что с трибуны ООН заявил Трюгве Ли. Разговор наш был прерван появлением воза с сеном. Воз двигался по дороге, покачиваясь, словно морской корабль. На самом верху, держа вожжи, сидел мужик. Он вертел головой, как бы подавая нам знаки и прося сообщить ему, что же совершается позади стога. Когда воз миновал нас, мы увидели, что там, в углублении, сидели, прижавшись друг к другу, парень и девка. [17]Пастух от восторга выкрикнул ругательство, а обратившись ко мне, сказал:

– Вот, я вижу, ты не ругаешься. Молодец! Не ругайся.

Двинулся я своим путем дальше. Дорога шла через луга. На горизонте стоял лес. Трещали кузнечики и, казалось, это они высекают солнечный свет. Проходил я мимо пруда. Спокойный пруд отражал небо, облака, деревья, склонившиеся над водой. С подмостков у берега прыгнул дачник. Разбил «зерцало вод», брызгался, фыркал, плавал энергичными бросками, высовываясь чуть не наполовину из воды.

Было очень хорошо. Легко и свободно. Время проходило счастливо.

Наша учительница по русскому языку и литературе велела мне остаться после уроков. У нее на столе лежало мое сочинение, без отметки. Учительница сказала: «У нас счастливая жизнь, про это ты очень хорошо написал. Но пусть родители придут в школу».

Отец тогда уже был отовсюду исключен и снят, перед нашими окнами с утра до вечера маячили фигуры в черных пальто, знакомые начали нас сторониться, а один при встрече бросился от матери с отцом бежать. «Будь благодарен, что у тебя есть учительница, которая к ученикам относится, как вторая мать», – сказали мне, вернувшись из школы, родители. Эта учительница, Антонина Николаевна Бурова, и сохранила нас, как наседка, до десятого класса, из которого мы все до одного вышли в год смерти Сталина. А сочинения своего я больше и не увидел. Нашлось оно много лет спустя среди семейных бумаг.

На показательной конюшне было дано знать, что прибудет для прогулки верхом государственное лицо. Насколько государственное, говорили пронзительные глаза нескольких человек, прибывших заранее, осмотревших по всем углам конюшню и приказавших запереть лишние въездные ворота на территории конзавода.

О ранге того же лица говорило и появление откуда ни возьмись еще нескольких человек, каждый из которых был по меньшей мере министром.

Спустя час против назначенного срока в те ворота, что велено было оставить открытыми, въехал лимузин, за ним – черное авто поменьше. Невысокий, как бы по контрасту с занимаемым выше некуда положением, из лимузина появился сухопарый, хмурый человек в сапогах, блестевших лаком. Всем у конюшни толпившимся он пожал руки. Ему подвели оседланную лошадь. В езде, видимо, не новичок, человек взялся за повод и за переднюю луку, а затем «дал ногу» – отогнул левую конечность в колене, как обычно делается, чтобы всадника подкинуть в седло.

Министры ринулись к этой ноге.

Сиял яркий летний день. Светились верхушки сосен. И те же лучи играли на лакированном голенище сапога. Не опуская ноги, человек слегка повернул голову и осадил энтузиастов вопросом: «Разве нет для этого конюха?»

Дядя Миша, то есть Михаил Андреевич Бородулин, тот, что готовил лошадь, раздвинул толпу «правителей», как называл он собравшихся, и своей могучей рукой проделал требуемый приём. Вельможный всадник, у которого, судя по выражения его лица, «мрачная забота сидела за спиной», и он, видимо, надеялся, проехавшись верхом, хотя бы чуть-чуть ее развеять, опустился в седло, разобрал поводья и, тронув лошадь, двинулся от конюшни.