Вадим Делоне - Портреты в колючей раме

– Так что тебе твоя невеста-то написала?

Гешка, по обыкновению невозмутимо, поднялся с нар, порылся где-то, поморщился и заявил:

– Выбросил, кажется. Давай лучше чайку глотнем. Эй, шнырь, – крикнул он, обращаясь к дневальному, – быстро на шухер, чтоб менты не вошли.

Потом вытащил аккуратно завернутый в носовой платок чай. Глотнули по столовой ложке, запили теплой водой. Кровь зашевелилась в жилах и застучала, забормотала, как ручей в ущелье: «Ты жив еще, слышишь, ты жив».

– Так погоди, Гешка, – снова спросил я, – что же я писать-то ей буду в ответ, если я ее послание не читал?

– А напиши что хочешь, – махнул он рукой, – стихи напиши. А то все друзьям-политикам норовишь на волю письма передать. Поймают – срок добавят. Это тебе не Ленин в Шушенском. Он там на зайцев в этой ссылке охотился, а тут того и гляди из тебя самого зайца сделают.

Посмеялись. На прощанье я спросил:

– Как хоть зовут невесту?

– Люда, – все так же безразлично ответил Гешка. Всю ночь меня мучил проклятый фронтит, и хоть стихосложение – не лучший метод борьбы с головной болью, пришлось заняться посланием:

Закончил я послание как раз к подъему и, улизнув от принудительной зарядки и пропустив завтрак, успел занести его Гешке. Над строками стихов красовалась надпись: «Люде от Г. Безымянова» и дата.

– Распишись, знаток Шушенского, – весело сказал я.

– Придется расписаться, не зря же ты старался, да и не в ЗАГСе же расписываться.

Рефрижератор сильно качало. Очевидно, наши водители опять раскисли и давали зигзаги.

– Да, не хватало заплыва с пальбой, – сказал я, – так вот еще и гигантский слалом.

Гешка отозвался с усмешкой:

– Одно успокаивает, что если разобьемся, то и менты вместе с нами, с концами.

Чернявый не согласился:

– Из-за трех ментов всем нам гибнуть! Вот если б наоборот – нас трое, а их восемьдесят, тогда еще можно.

И опять начался спор и обычная околесица, за скольких ментов, чтоб их угробить, умереть можно, а за скольких не стоит. Я опять погрузился в мысли о загадочном появлении Рыжей. Казалось, все совпадает – письмо в стихах и встреча с ней сегодня. Более того, даже имя «Люда». Но все равно это было уму непостижимо. Даже самый глупый детектив свидетельствует о том, что нельзя обращать внимания на первое бросившееся в глаза совпадение фактов. И действительно, кроме «Люда» и «стройка», Рыжая ничего не произносила.

Да и предположить, что девица назовет свое подлинное имя во время строжайше запрещенного уличного стриптиза перед заключенными, уже почти невероятно. Должно же у этой Рыжей быть чувство элементарного самосохранения. А если бы менты захотели ее найти и отомстить? Ведь такой милосердный сеанс точно классифицируется как хулиганство в особо циничной форме сроком до пяти лет, а с виду Рыжая совсем не чокнутая. Ну допустим, что даже Люда, ну даже допустим, что и со стройки, ведь адрес-то она не говорила, и Гешка сам не назвался. То есть она его никак не могла разыскать, мог только он ее найти, но как? «Люд» в миллионной Тюмени на стройке не счесть, рыжих тоже. В тот год рыжих было особенно много. Завсегдатаи королевских лож отметили это обстоятельство еще с месяц назад.

– Слышь, политик, – орали они, – девки-то отчего все рыжие, что это с ними?

– Ну да, ночью все кошки серы, а у вас все девки рыжи!

– Вот-вот, кошки серы, девки рыжи, – веселились блатные.

– Да, загадочно.

– То-то, политик, это тебе не философию читать. Да мы и сами не знаем, в чем дело, – голосили блатные, – мы тут уж давно от вольной жизни отвыкли, может, там теперь порядок такой завели – заместо комсомольских значков, что ли. Ты не грусти, политик, завтра у шоферов спросим, у вольных.

На следующий день, как только рефрижераторы заехали в рабочую зону, блатные вызвали на разговор шоферов. И те, ввиду важности вопроса «отчего все девки рыжие?», наплевав на запрет начальства, подошли к нашей группе.

– Да уж, почитай, с месяц как рыжие, – угрюмо сказал один из них, предлагая нам широким жестом распечатанную пачку Беломора, – а дело вот в чем, ребята. Завезли в нашу Тюмень какой-то краситель, хреновину какую-то, тоже на «х» начинается.

– Хну, что ли? – спросил я.

– Вот-вот, я же и говорю хну, пропади она пропадом. Хну, значит, и завезли. Хорошо, кто неженатый, а нам с Петькой как быть? Бабы у нас деньги, на водку причитающиеся, на эту хну выкрадывают.

Петька возразил, желая показать из себя джентльмена:

– Да нет, не в водке дело, мне для своей бабы денег не жалко, я всегда подкалымлю. Только как ни приду домой, она за этой хной то в очереди стоит, то с подружками оттенками меряются – у кого красивше. Вот что обидно. А главное, все тем усугубляется, что какой-то фильм прошел западный, и там рыжая в главной роли. Говорят, сейчас во Франции – высший шик, пропади они пропадом.

– Подожди, подожди, – заволновались блатные, – какой такой французский фильм?

Петька нехотя и путанно начал излагать содержание. Я что-то припомнил и стал его поправлять.

– Постой, – хмуро оборвал Петька, – ты-то откуда можешь знать, у вас такого в зоне не показывали, вам только про Ленина фильмы возят.

– Ты что, сквозь стены видишь, политик? – удивились блатные.

– Да нет, – отмахнулся я, – этот фильм еще лет шесть назад в Москве в Доме кино показывали, ну а в Москву он попал тоже лет через шесть после того, как во Франции вышел. Сами знаете – проверка на предмет буржуазной пропаганды, так что, считайте, фильму этому и моде на рыжих дам уже лет двенадцать.

Сообщение мое произвело неожиданный эффект. Блатные ликовали.

– Ну что, вольняшки, думали новость сообщить! Вон у нас политик есть, он все знает. А то там девки думают, что без нас проживут, а без нас-то дурью маются!

Шоферы не обижались, а наоборот, жали мне руку и говорили:

– Ну ты, политик, даешь! Не зря о тебе слава идет, во аргумент выставил, никуда не денешься. Я ей так и скажу, дуре своей нечесаной, туда же кинулася, за краской! А мода-то, вот она, уж двенадцать лет как прошла, опоздала, милая, скорый поезд ушел! А ежели принесет хну эту, то сам и выпью. Ничего, и не такое пили. На спирту она, политик, или нет?