Вадим Делоне - Портреты в колючей раме

– Нет, не жалею, – помедлив, сказал я. – За стихи отчего не посидеть, лучше, чем за пьяную драку. Ну да я не об этом. Знаете, кто больше всех на распятии Христа настаивал – книжники и фарисеи. А за что? За то, что Он всем готов был простить грехи земные, а им никак не желал. Потому как прекрасно знал – они «ведают, что творят». Ну так вот, ежели хотите послушать, то я стихи вам про это почитаю, на интересующую вас тему?

– Читай, политик, – постановил Санька.

История с Иисусом Христом произвела неожиданное впечатление. Блатные вообще относятся с пиететом ко всему зарифмованному. Всякий из них в душе игрок, и потому игра слов вызывает неизменное почтение. Но на сей раз дело было не в стихах. Чем-то другим поразил их мой набросок… Через пару дней около моих нар с неизменным куском сала, завязанным в платок, топтался Архипыч.

– Ох, батя, сколько я тебе твердил – не ем я сала, да и отбой скоро. Ну какому прокурору сегодня писать будем?

– А никакому, – торопился Архипыч, переходя на шепот, – стихи пиши.

– Какие стихи?

– Ну, где про антихристов.

– Про каких еще антихристов? – изумился я.

– Ты мне голову не морочь, политик, – обиделся Архипыч, – я не дурней других, про каких антихристов сочинил, про тех и пиши. А сала не хочешь, так я его на чай выменяю, a чай тебе принесу. Ты только напиши, чтоб никто не заметил.

– Так тебе что, про фарисеев, – наконец догадался я, – ты бы с этого и начал, да и зачем тебе про фарисеев?

– Зачем, зачем, – передразнил он, – мужики просили, вот зачем. Пристали, ты, говорит, знаком с политиком, он, говорят, даже водкой тебя потчевал, достань стихи.

– Значит, говоришь, для мужиков, – я уже выводил на сунутой мне Архипычем бумаге в клеточку буквы.

– Для мужиков, – заверил проситель, – да и самому интересно. А ты не волнуйся, чуть что – спалим, чтобы этим начальникам в руки не попали. Пущай своего Маркса читают, – торжественно объявил он…

Лейтенант Лиза повел себя так, как я и предполагал, то есть самым что ни на есть паскудным образом. Покуда прочее начальство благополучно отлеживалось на вахте после пьяных ночей, Лиза носился по рабочей зоне и создавал энтузиазм. Основной его идеей было повсеместное учреждение всеобщего равенства, а также повышение трудовой выработки. Особенно бдительно он наблюдал за блатными. Блатные и без Лизы работали, но временами отлучались по своим делам и с лихвой оплачивали отгулы чаем и салом, так что мужики или бичи, если и доносили на них, то больше так, для порядку. Лиза заставил всех работать вровень.

– Вот сволочь, у меня восемь лет срока, и так еле на ногах держусь после ихних вонючих карцеров, а вон у того бугая – всего год, и этот пидер нас еще приравнивает! – возмущался Гешка.

Мужики отмалчивались. Подкармливать их перестали, а кому охота трепать языком на пустой желудок. Трудовой энтузиазм не замедлил принести свои плоды. За месяц мы перетаскали шпал несколько больше, чем обычно. Объявили благодарность, повысили нормы и снизили и без того чудовищно низкие расценки. Мужикам даже на ничтожные закупки в ларьке не стало хватать заработанных денежек. Блатные еще могли как-то прокрутиться, все же ухитрялись достать что-то с воли, но работягам стало совсем худо. Творческая инициатива лейтенанта Лизы на этом не остановилась. Лейтенант был из числа просветителей. Он ввел стенную газету и долго не мог понять, почему я не желаю помогать ему в этой затее. В газете предполагалось бичевать лиц, не вставших на путь исправления и пытавшихся уклониться от труда на благо родины и партии.

– Вы же поэт, журналист, – убеждал меня лейтенант, – ну у вас есть разногласия с линией партии – это пройдет. Вот даже в вашем деле есть о вас хорошие отзывы известных писателей. Вы должны помочь мне в перевоспитании этих уголовников.

– Гражданин лейтенант, – возражал я корректно, – вы бы лучше занялись прямой вашей обязанностью. Во-первых, прежде чем людей воспитывать, их, на мой взгляд, следует сначала накормить. Во-вторых, получается, воля ваша, какая-то чепуха. Вы вот, например, ознакомились с делом Васи Харламова, который хлебает лагерную баланду за убийство поросенка, или с делом Архипыча, который на благо общей у нас с вами родины пытался трактор починить, в обход правил, может быть, но ведь трактор – не его собственность, а государственная. И теперь вы призываете, чтобы заключенный из «литераторов» обеспечивал вам перевоспитание лиц, как у вас говорится, «выбившихся из трудовой колеи».

Лейтенант кривил и облизывал губы.

– Да, я ознакомился с делами Харламова и этого, как Вы его называете, Архипыча. Но они не встали на путь исправления, не вступили в секцию внутреннего порядка. А у нас, сами знаете, освобождение – дело серьезное, нужна подпись всей лагерной администрации и образцовая характеристика.

Я вспомнил роман Франца Кафки «Процесс», и он показался мне чем-то вроде рождественской сладкой истории…

Лейтенант доконал нас не только подъемом трудового энтузиазма. Лейтенант был широк во взглядах, но беспомощен в практике их применения. Он повелел всем посещать политические занятия. Ходили и до его приказа, но только стукачи и те из мужиков, кто старался выслужиться, даже Архипыч не ходил. Лиза под страхом карцера заставил явиться всех. Блатные пошли даже с некоторым интересом, ожидая моего столкновения с лейтенантом, хотя я на сей раз был менее всего расположен к словесной дуэли.

Лиза с чувством декламировал советскую конституцию. Когда дело дошло до заверений, что «каждый человек имеет право на свободу слова» и т. д., блатные только усмехнулись, но дальше пошло: «в целях построения социализма гражданам СССР гарантируется право на собрания, митинги, демонстрации». Тут раздался дружный хохот. Кто-то из блатных отметил: