Леонид Юзефович - Самодержец пустыни

В конце концов, Сибирское правительство утвердило поправки к злополучной 207-й статье, но сделало это лишь незадолго до падения Омска.

Но образ прекрасной незнакомки в разных ипостасях витал над отступающими, измученными и завшивевшими, потерявшими веру в победу армиями Колчака. Во многих сибирских газетах имелся специальный раздел: “Почтовый ящик фронта”. В нем публиковались адреса полевой почты тех, кто желает обзавестись крестной матерью по переписке. При этом, естественно, каждый надеялся, что напишет ему такая женщина, которой по возрасту он не будет годиться в сыновья. Адресов печаталось много, спрос на заочных крестных матерей велик. В это же время в кинематографах Забайкалья и Дальнего Востока с огромным успехом шел фильм “Гамлет” с Астой Нильсен в главной роли. По сценарию Гамлет – девушка, чем объясняется и нерешительность принца, и популярность фильма. В финале Горацио расстегивает рубашку на груди раненого Гамлета и понимает все.

Закрадывается мысль, что это не кто иной, как Альфред Хейдок, харбинский литератор латышского происхождения, известный своим интересом и к буддизму, и к Унгерну.

Миссия носила секретный характер, о ней известно из отправленного в Омск донесения русского консула в Хайларе (ГАРФ, ф. 200, on. 1, д. 421, л. 44–44 об.).

Китаец по отцу и монгол по матери, он был “плебейского происхождения” и выдвинулся исключительно благодаря собственным талантам. Позднее занимал тот же пост в правительстве Сухэ-Батора. Написал первые на монгольском языке сочинения о международном праве и парламентской демократии. Как заметил большевик Б.З. Шумяцкий, применительно к Монголии это “звучит юмористически, но все же указывает на значительное развитие автора”.

Последнее маловероятно, и его внучка, Светлана Андреевна Шерстенникова из Екатеринбурга, сообщила мне, что, по словам жившего в Австралии участника этих событий И.Е. Писарева, Левицкий в ту ночь был убит харачинами. Однако его жена, Лидия Ивановна, всю жизнь верила, что муж остался жив, хотя в дальнейшем от него не поступало никаких вестей.

Формально она не состоялась по той причине, что была запрещена Сыровому начальством в лице Жанена.

Шайдицкий прибыл в Даурию в феврале 1920 года, когда Жанен должен был уже проехать на восток. Историк A.C. Кручинин предположил, что мемуарист ошибся, и в поезде находился кто-то из штабных чинов Чехословацкого корпуса, возможно – сам Сыровый.

Подполковник Артемий Тирбах славился своим садизмом в тылу и трусостью на фронте. В эмиграции был убит ненавидевшими его трехреченскими казаками.

В 1923 году одного из офицеров Сибирской дружины, попавшего в плен в Якутии, спросили на допросе, служил ли он у Семенова. Ответ характерен: “Я атаманам не служил!” Это было то немногое, чем он мог гордиться.

Когда Шумяцкий через год предал это письмо гласности, Семенов объявил его фальшивкой. Однако публикация была проиллюстрирована фотографией текста письма, что не имело смысла, если бы оно было сфабриковано – почерк говорил сам за себя. К тому же трудно представить мотивы подобной фальсификации.

Сам он об этом умалчивает и уверяет, будто Унгерн, относившийся к нему по-отечески, отправил его в тыл с целью избавить “от того кошмара в Монгольском походе, который он, несомненно, предчувствовал”.

Пробольшевистская харбинская газета “Вперед” откликается на это куплетом:

Еще до ухода на фронт Семенов женился на казачке Зинаиде, но давно с ней не жил. Являлся ли этот брак официальным, и если да, был ли оформлен развод, мне не известно. Позднее враги атамана регулярно обвиняли его в двоеженстве.

В январе 1920 года, в Нижнеудинске, когда чехи закрыли путь на восток поезду Колчака, но сам он еще сохранял свободу действий, кто-то из его окружения предложил уходить в Забайкалье через Монголию, на лошадях. Зажегшись этой идеей, адмирал собрал свой конвой, в чью преданность “верил безгранично”, и спросил, кто желает идти вместе с ним. Вызвалось всего несколько человек из пятисот. Для Колчака это стало “страшным разочарованием”, после которого он впал в апатию. “Зачем только было спрашивать? – восклицает генерал Филатьев, рассказавший об этом эпизоде. – Конвой был на службе, приказал бы ему выступать, не вводя в соблазн, и пошли бы без разговоров”. В аналогичной ситуации Унгерн так и поступил, потому что был человеком совсем иного типа.

Этот полет запечатлен в псевдонародной песне, сочиненной неизвестным партизанским поэтом:

В этот же день по Урге прокатилась волна грабежей в русской колонии. Китайские солдаты врывались в дома под предлогом обыска с целью обнаружения оружия и забирали все, вплоть до посуды и полотенец. Грабежи продолжались, пока не вмешался американский консул Мильсен. Многие русские были обязаны ему спасением и в последующие месяцы осады.

Вера Хатчер, правнучка Витте, вспоминает рассказ своей бабушки (в письме ко мне): “Когда Волков въехал в Ургу в шляпе, она была потрясена не потому, что “ах, какой мужчина!”, а потому что решила, что он пижон. Время было военное, и в шляпах тогда мужчины верхом не особенно ездили. У меня есть монгольские фотографии той поры. Мужчины там в военных фуражках или меховых шапках наподобие папах, но не таких высоких, а женщины в фетровых или войлочных шляпках с маленькими полями”.

Опубликованы C.Л. Кузьминым (Легендарный барон: неизвестные страницы Гражданской войны. – М., 2004).

Стоит отметить, что оба главных апологета Унгерна, Князев и Макеев, были причастны к его карательным акциям.

Унгерновская эпопея породила такое количество легенд и вызвала настолько полярные оценки, что многие ее участники и свидетели по разным мотивам сочли своим долгом написать о ней. Кроме тех, о ком рассказано в этой главе, до нас дошли обстоятельные и достоверные воспоминания бывшего офицера Азиатской дивизии Голубева (имя, отчество и биография неизвестны), енисейского казака К.И. Лаврентьева, колчаковцев Д.Д. Алешина, К. Гижицкого, С.Е. Хитуна и др. Многие из них, в том числе записки Голубева и Лаврентьева, впервые опубликованы С.Л. Кузьминым (Барон Унгерн в документах и мемуарах. – М., 2004).