Феликс Маляренко - Суворовец Соболев, встать в строй!

— Кто тебя? – открыв дверь в спальню, Володя Зайцев обнаружив пионера своего отряда в таком неудобном для ответа положении. Ремень поджимал живот и мешал говорить посиневшему суворовцу.

Володя приподнял его и поставил на ковровую дорожку.

— Так кто тебя?

Толя стоял, потупившись, как не выучивший урок первоклассник перед учителем. Не мог же он похвастаться, что его в такое неудобное положение поверг земляк. Кем тогда ему гордиться? На кого ссылаться для защиты?

— Значит, никто тебя не вешал?

— Никто. Просто сам подпрыгнул, нечаянно зацепился и висю, вишу, то есть, — как можно убедительнее старался ответить Толя.

— Ладно, — посмотрел ему в глаза Володя. – Это хорошо… Своих не предашь, когда враги будут калёным железом пытать. Сам найду.

О том, что разговор Володи с Колькой состоялся, рассказал Серёга Медведев из четвёртого взвода:

— Этот к нему: «Ты чего к нашим-то? Думаешь, накачался? Думаешь, если морда — во, так можно! Думаешь, если что, так мы… Да мы тебя раз! Да мы тебя в рог! Да мы тебя на куски!»

Серёга Медведев сопровождал рассказ вертолётным размахом рук.

— «А потом как замахнётся, а этот ничего, стоит. А этот как замахнётся опять. А этот опять стоит. Народ в спортзале – кучей. А этот опять замахнётся, а этот опять стоит. А этот ударить боится. А этот: «Трус, дурак». А этот снова как замахнётся, а этот стоит и хоть бы глазом моргнул. А этот раз ему в глаз. А тут Ваня-боксёр из его же роты. Этому в глаз. И всё! У этого глаз и у этого глаз! У обоих по пол стрекозы. Оба на полу. Но этот глаз трёт. А этот хоть бы что. Сплюнул и снова: «Трус, дурак…»

— Кто трус и дурак? – осторожно спросил Толя Декабрёв.

— Кто, кто? Земеля твой, — расщерился до ушей и обнажил прореху в зубах Серёга.

Толя Декабрёв не то что поджал, а до крови прикусил нижнюю губу. Переполненный горечью, он мог от одного слова, от одного жеста взорваться. И эта горечь могла бы выплеснуться наружу пересоленным фонтаном слёз.

Он поплёлся в свою спальню, пододвинул стул к окну, положил локти на широкий подоконник, обнял ладонями горемычную голову и установился в окно.

«Какие все счастливые, никто на них не тренирует свои карандашные пальцы, а мне и земеля, и совсем не земеля попался здоровый, крепкий, но дурак».

И от такой тяжёлой думы из глаз Толи Декабрёва выкатилась такая горькая, такая солёная, горячая и такая скупая мужская слеза, что, сорвись она со щеки, быть в подоконнике дыре.

Санька уже хотел подойти, что-то сказать, хоть что-то сделать, ну хоть чем-то помочь, но Витька, увидев, его неудержимое желание, схватил за руку и сжал своей тоненькой деревянной ладонью.

— Не надо, а то от жалости он как пластилин на солнце раскиснет. Пусть переживает, сам земляка нашёл, пусть сам и страдает. Дал бы хоть раз сам Карпычу, тот бы не лез.

И Толя, будто услышав этот шёпот, шмыгнул и как-то сам неожиданно для себя проглотил собственную горечь вместе со слезой, которая подползла ко рту, облепленному веснушками.

Вечером Карпыч, уже наслышанный про синяк Воробья, поджидал Толю на выходе из столовой. Чтобы казаться значительней, он расправил гимнастёрку на плечах и шёл чуть не на носках, всё время разминая средний тонкий с квадратным концом палец, будто его загодя вытащили из коробки карандашей и сломали по размеру Карпыча. Выдвинув вперёд нижнюю губу, он стоял под широкой вешалкой у выхода из столовой и, как щука под корягой, высматривал Декабрёва.

Шестая и седьмая роты с ужина выходили одновременно. Оставшиеся до построения минуты кто перебрасывался словами, кто дожёвывал смазанный горчицей и посыпанный солью хлеб, кто запасливо набивал горбушками карманы. Наконец Карпыч заметил Толю и, приковав его взглядом, поманил к себе пальцем, который должен был вот-вот отгреметь на огненно-рыжем темечке.

Толя снял шапку, безвольно склонился и поплёлся к Карпычу. Но тут между ними столбиком вытянулся Витька, который держал за руку Саньку.

— Ну что, Карпыч, может, хватит? – Витька улыбался, а Санька наоборот – опустил голову и готов был в любой момент броситься на шестиклассника. Карпыч не ожидал такого поворота. Толя был растерян не меньше Карпыча. Но шестиклассник ещё дальше выдвинул губу.

— А что? По шарабану захотели?

— Захотели, по-твоему. Сань, бери его.

И Санька отработанным приёмом скрутил Карпычу руку, вторую вывернул за спину Витька. Приём получился. Недаром Витька целый день после обеда и на всех переменах самоподготовки тренировал Саньку. Карпыч вырывался.

— Пустите, пустите, щенки! Я вас по одному переловлю.

Но захват был крепок. Карпыч лишним движением делал себе больно. И, потрепавшись, утих.

— То-то боевое самбо, — усмехнулся Витька. – Ну-ка, Толян, дай ему костяшками пальцев и посильнее. Проверим теперь его твердолобость.

Толя разводил руками.

— Да ставь, ставь, а то опоздаем в строй.

У Толи тряслись руки.

— Ну, хоть щелбан. Или просто шарахни его по кумполу.

Но Толя вдруг повернулся и выбежал из столовой.

— Отпускай его, — разжал руки Витька.

Карпыч, отбежав вперёд, повернулся и погрозил кулаком.

— Ну я вас по одному, с-с-сченки, переловлю! Будете знать, как двое на одного. Если бы не построение, вы бы у меня… — махнул он кулаком и выскочил из столовой.

Витька пошёл вслед за ним. Санька почувствовал, как его трясёт. Они успели встать в строй, до команды Чугунова «Становись!».

Было темно, фонари ещё не успели вспыхнуть. Гулкие удары об асфальт заглушали вечерние шорохи. И тут Санька услышал, что Толя Декабрёв идёт рядом и плачет.

— Ты что? – спросил Санька. – Ведь мы его скрутили, он больше тебя не тронет.

— Лучше бы тронул… Лучше бы поставил пиявку. Но зачем заставлять бить другого по голове, зачем? Кто вас просил? Ему бы больно было…

От этих всхлипываний Санька поёжился. Он не мог понять, чем же обидели Толю? Странно, но сейчас Саньке не было жалко, ни его слёз, ни его всхлипываний. Но почему?

Неожиданно он вспомнил слова Володи Зайцева. Если сталкивать людей, может произойти катастрофа. Может произойти взрыв. Вот маленькая катастрофа и произошла. Они хотели помочь, не разобравшись, что творится на душе у Толи. Нужно ли ему это столкновение? Хочет ли он его? Взяли и столкнули, а Толя идёт и плачет…

— Я никогда никого не бил и не буду, — тихо всхлипывал он. – Не буду! Никогда!

И почему мы взялись скручивать этого Карпыча? Тренировались весь вечер. Даже не подумали, что этого не стоило делать. У каждого свой мир, своя орбита. Может, верно, Толе лучше стерпеть, когда Карпыч пиявку ставит?

Видно, Толя признаёт только те столкновения, которые встречает на своей орбите. Нет столкновений – хорошо, есть – переживёт. Какая-то безжизненная планета, которую сокрушают тысячетонные метеориты, делают в её теле огромные ямы, бездонные кратеры, а она движется по своей орбите, вокруг какого-то центра, от столкновения к столкновению, и некому, да и никому и не нужно предотвращать эти столкновения. Да и самой планете. А может то, что происходит на орбите, это уколы. Вот другое дело столкнуться с иной планетой. И правда, может, через миллионы и даже через миллиарды лет на этой планете возникает жизнь, и происходит столкновение, которого она не выдержит, и тогда планета взорвётся, разлетится на куски. О какой жизни тогда можно говорить? А для Толи эти миллиарды лет сжаты в года, а может, и месяцы?