Феликс Маляренко - Суворовец Соболев, встать в строй!

После прогулки, когда до вечерней поверки осталось полчаса, Витька схватил Саньку за руку и оттащил вслед за собой, приговаривая:

— Пошли, я знаю, где он сейчас. Я знаю, где он сейчас наводит сырость. Я его сейчас оттуда вытащу и поговорим. Знаю я таких, встречались. Маменькины сыночки, им бы всех гладить. Им бы цветочки на подоконнике поливать, да листики фикуса в школьном зелёном уголке тряпочкой вытирать, а потом на линейке рапортовать: «Нами на субботнике полито двенадцать цветочков в горшочках и протёрт двадцать один листок фикуса. А потом ещё гордо класс оглядеть, чтобы все хлопали в ладоши и радовались, что они листики фикуса от пыли освободили…

И чтобы учительница ещё подошла и погладила по головке: «Молодец, Толечка. Надо всем, как Толечка, листики протирать. Молодец, умничка, никто не хотел, а он девочкам помог, листики протёр. Вот Шадрин у нас – позор. Стащил на субботнике гусеницу от трактора, и бедный трактор не смог целину вспахать».

А потом тракторист за нами гонялся и учительнице жаловался, и мамка ругала за то, что по уши вымазался. А тракторист этот в чайной с дружками водку пил. И траки от гусеницы не рядом с трактором, а за углом лежали. – Слова из Витьки вылетали, как выхлопные газы их тракторного дизеля, и он с мощностью трактора тащил Саньку за собой в раздевалку, где на каждый из четырёх вешалок, закрывая друг друга бортами и сверкая рядами идущих друг за другом пуговиц, будто на параде, выстроились шинели.

— Сейчас мы его вытащим, — сказал Витька, просунул руку через шинели второго взвода, пошарил и выволок на свет Толю Декабрёва с печальными красными глазами. Толя даже не сопротивлялся, он выполз, как продолжение Витькиной руки, и шинели за ним сомкнулись.

— Ну что разнюнился? – Витька тряс его за шиворот, и Толя, как тряпичная кукла, болтался под его рукой и молчал. – Значит, получается, что тебя надо защищать, а ты, маменькин сыночек, сам за себя постоять не можешь, слёзки будешь глотать, чтобы тебя все жалели? Бить он не может! Значит, кто-то другой должен за тебя бить твоего Карпыча? Кто, Воробей или мы с Санькой? Так, что ли? Отвечай!

Саньке было не по себе. Он не очень-то жалел Толю, но и не нравилось ему, что Витька так безжалостно тряс его за шиворот. И опять он не мог объяснить, почему.

— Отпусти его, ну его… Не надо трогать. Пусть сам решает для себя.

— А что решать? – ещё сильнее вцепился в ворот Толиной гимнастёрки Витька. – Это я в роту этого земляка, эту дубину, этого Воробья притащил? Это я что ли Володе Зайцеву синяк поставил? Скажи, кисельная барышня. Скажи, размазня! Почему другие должны из-за тебя с синяками ходить, а ты будешь пиявочки терпеть? И тебе этого будет достаточно. – Толя ещё сильнее заплакал, не стесняясь своих слёз. Он сглатывал их одну за другой. – А в училище зачем ты пришёл? – продолжал трясти его Витька. – Зачем? Скажи? Ты что, не знаешь, кем мы станем? В бой за тебя Воробей в рукопашную пойдёт или Володя Зайцев? А ты будешь слёзки глотать в окопчике, пока их не поубивают.

Саньке не нравилось всё это. Плачущий Толя, орущий Витька, но слова его были правильны, и Санька не мог вступиться за Толю.

— А я, может, артиллеристом или ракетчиком буду, — вырвался Толя из крепкой Витькиной руки, но тот кошачьим движением догнал его и схватил за ворот.

— Да видел я тебя, видел, как ты на самоподготовке накрывал площадками атомных взрывов карту. Ракетчик! А бить-то ты будешь не по карте, а по земле, а там тоже люди. Враги, но люди. Их ты будешь накрывать взрывами, и видеть не будешь. А другие должны будут пойти по этой земле. Тоже мне, военный, артиллерист, кисель, — Витька отшвырнул брезгливым движением от себя Толю. Тот уткнулся в шинели и продолжал всхлипывать.

Санька стоял, не шевелясь. Какие страшные слова сказал Витька? Какие непонятные и страшные. Раньше он никогда ничего такого не говорил. И таким злым, красным, с перекошенным ртом тоже не был никогда. Видно, слова, сказанные им, тоже дошли до него самого. Да, в училище они пришли, чтобы учиться Родину защищать, воевать с врагом, настоящим, живым, который будет нападать, убивать, защищаться и бороться за свою жизнь. С настоящим врагом, а не книжным и не киношным. Как всё страшно и непонятно.

— Рота, выходи строиться на вечернюю поверку! – послышался голос дежурного по роте. Сейчас для Саньки он зазвучал по-домашнему приятно. Хорошо, что он нарушил тишину, эту проклятую тишину здесь, в раздевалке, среди плотных рядов чёрных безмолвных шинелей.

— Пошли, — в голосе Витьки чувствовалась усталость. – Только шинели нужно поправить, а то Чугунов увидит.

Витька подошёл к шинелям второго взвода, Санька принялся ему помогать. Толя оставался на месте.

— Пойдём на поверку, — вяло повторил Витька и, обняв Толю, подтолкнул его к выходу.

На следующий день к Толе прилепилась кличка Ракетчик. А о том, как она возникла, никто дознаваться не стал. Витька с Санькой молчали. Возникла, так возникла. Назвали же Володю Миронова Копной за его длинную голову. И продолжали называть. Копна куда проще, чем Вова или Володя. Копна, значит именно этот Вова, а не иной из пятнадцати ротных Вов. Так и Ракетчик – Толя Декабрёв. Ясно, кто. Да и Ракетчик куда почётнее, всё-таки наш покой охраняет. И на всех картинках нарисован: солдат с автоматом, а позади него ракета.

Ещё на зарядке, одетая по форме номер три – без ремней и фуражек, рота рассредоточилась на плацу и вслед за капитаном Баташовым размахивала руками.

Витька сделал Саньке знак, показал куда-то далеко вправо, где стояла четвёртая рота. Присмотревшись, через редкий строй суворовцев Санька увидел Володю. На глаза его наползало синючее пятно. Когда рота сомкнулась и приготовилась к пробежке, Витька шепнул:

— Надо его навестить, а то он с фонарём неделю не явиться. Ну, Воробей, своих – и в глаз. Вот у нас на улице даже местные короли друг друга по скулам не мажут. Иначе месть. Всей толпой будут бить.

С утра Витька переживал, чтобы их не увели чистить аллеи. Прогнозы его сбылись, и по пути к аллее он ворчал и успокаивал себя:

— Ладно, Бог не выдаст, свинья не съест.

Работу распределили по отделениям: каждому по аллее.

— Мы начнём, — объяснил Витька, — сбегаем к Володе, а потом сломим за троих.

— Хитрые, — пробовал протестовать Рустамчик. – Мы за них пахать, а им бы сачкануть.

— Иди ты… — тут же взбрыкнулся Витька. – Он из-за нас синькой окрасился, а ты считаться…

В классе Володя сидел у окна, и синяк серпом темнел из-под зеркальных очков. Когда он увидел ребят, то машинально отвернулся к окну, а потом встал и, прикрывая скулу рукой, подозвал к себе.

Витька тут же затарахтел, что сегодня ничего не произошло, только Володя Миронов отхватил пару по арифметике, и когда стоял у доски, то долго и смешно чесал голову, как будто хотел вычесать из своей копны троечный ответ. Ему подсказывали, а он никак не мог сообразить. Наконец, Тамара Александровна не выдержала и сказала, что его голова только на рукомойник годится. И посадила. Так и сказала, что голову на рукомойник переделаю.