Анатолий Вишневский - Жизнеописание Петра Степановича К.

Выходит, Петр Степанович не только выжил, вернулся домой, так еще в который раз оказался невиновным. Но Соломка-то, бессовестный старик, каков! Пытался оговорить невиноватого! Какое вероломство!

Нам, как автору, эта линия показалась интересной, поначалу мы даже намеревались ее развить. Мы ведь понимаем, что нашему повествованию не хватает сильных страстей. Если читатель помнит, мы обещали ему встречу с героями, достойными пера Джека Лондона, но это у нас не получилось. Героизма тогда кругом было очень много, даже в мирное время – возьмите хотя бы трактористку эту, забыл, как ее звали… А уж о военном времени мы и не говорим! Но почему-то Петра Степановича, к которому мы так привязаны, героизм обошел стороной, и из-за этого мы не можем показать читателю, что в страстях мы тоже разбираемся.

А тут как раз нам подвернулось вероломство – это не то что Джек Лондон, это вообще Шекспир! Вот мы и подумали, соприкоснувшись с вероломством двух стариков – Остольского Федора Петровича и Соломки Петра Алексеевича, не окунуть ли нам нашего читателя в мир страстей и глубоких переживаний, связанных с вероломством. Нам уже слышался такой, примерно, диалог в духе Шекспира (Ричард III, помните, конечно):

S olomka Piotr Alekseevich

– Faith, some certain dregs of conscience are yet within me. I would not want to slander Piotr Stepanovich.

Ostolsky Fiofor Petrovich

– Remember our reward, when the deed is done…

Нет, мы лучше перейдем на русский язык, пока ведь не все у нас читают Шекспира в оригинале. Итак:

Соломка Петр Алексеевич

– По правде говоря, кое-какая совесть во мне еще сидит, не хочется мне наговаривать на Петра Степановича.

Остольский Федор Петрович

– Ты лучше вспомни о награде, которую нам пообещали за это.

Соломка Петр Алексеевич

– Ё-моё! Чуть не забыл о награде. Конечно, скажу, что потребуют!

Остольский Федор Петрович

– А где же теперь твоя совесть? Она тебе точно не помешает?

Соломка Петр Алексеевич

– Совесть – хорошая вещь, когда ее не слишком много. А когда она разрастается, так превращается в беса, который только мешает человеку во всех его делах. Хочешь нормально жить – живи собственным умом и без всякого совестливого беса.

Остольский Федор Петрович

– Ай, ай! Вот он сейчас у меня под локтем вертится и убеждает не наговаривать на Петра Степановича.

Соломка Петр Алексеевич

– Ты этому бесу не верь, не впускай его в себя, а то он в тебя заберется, чтоб лишить тебя сил.

Остольский Федор Петрович

– Ни хрена не выйдет, не на такого напал!

Соломка Петр Алексеевич

– Ну, вот теперь ты дело говоришь, как порядочный человек, который дорожит своей репутацией. Что же, пойдем, скажем все, чего от нас потребуют!

(Проваливаются).

Так мы немножко поупражнялись, а как стали думать дальше, так поняли, что у нас и с вероломством ничего не выходит. Тоже мне, вероломство! Мы такого вероломства, знаете, сколько видели! Чепуха на постном масле, по нашим временам! Любой бы так поступил на их месте – Соломки Петра Алексеевича или Остольского Федора Петровича. А на вашем, думаете, по-иному? Нет, на одном Соломке Петре Алексеевиче далеко не уедешь, не тот уровень. Нам самого Ричарда III подавай. Counting myself but bad tilllbe best [13]. Надо бы нам выше подняться, там поискать, – но не можем бросить Петра Степановича. Да и кто же нам позволит – выше? Там все такое ослепительное, государственное, все в звездах… А мы все-таки не Шекспир. К сожалению. Так что оставим эту тему.

Впрочем, нам и с Петром Степановичем неплохо, мы уже не раз убеждались – и читатель тоже, – что и Петр Степанович не так прост, наверно, родился в рубашке. Не всем Петрам Степановичам так везло в ту пору, многие так никогда и не возвратились в свои Задонецки. Но если бы не они, как бы можно было в то время сохранить гораздо более ценные кадры Наркомата внутренних дел? Вынужденные день и ночь бороться с опаснейшими Петрами Степановичами, эти кадры вместе с обнаруженными ими преступниками, сурово насупив брови, двигались в глубь страны, на восток – не на запад же, в самом деле, им было двигаться, где в это время была такая стрельба и где и без них хватало вооруженных людей!

Но это-дело прошлое. Главное мы знаем: Петр Степанович реабилитирован, и теперь мы можем, ничего не опасаясь, с чистою совестью продолжить его жизнеописание. По крупицам, буквально по крупицам придется нам собрать сведения обо всем, что происходило в тяжелые военные и послевоенные годы, ибо сам Петр Степанович в это время почему-то почти ничего не записывал.

Еще до того, как Петра Степановича арестовали, неприятель неожиданно быстро придвинулся к нашим местам, и старший сын Петра Степановича ушел в ополчение. Ему исполнилось 16 лет, и он решил, не исключено, что по подсказке старших товарищей, укрепить своим присутствием нашу редеющую военную силу. Возможно, к этому времени и относится приведенное выше недоставленное письмо Кати. К сожалению, даже несмотря на присутствие старшего сына Петра Степановича на полях боев, под Лозовой, куда привела его судьба, удача явно была на стороне противника. Дошло до того, что командиры стали спарывать свои петлички, дружески советуя своим подчиненным, чтобы они спасались, кто как может. Стал пробираться домой и старший сын Петра Степановича.

Не получая долгое время никаких известий от старшего сына и опасаясь за судьбу двоих младших, Катя и после того, как Петра Степановича забрали и увезли куда-то из Задонецка, пыталась эвакуироваться. За нее обещала похлопотать одна старая знакомая, жена председателя райисполкома, правда, она не знала, станет ли муж помогать, когда узнает, что Катерина – жена арестованного. Ждали, когда председатель возвратится – он уже неделю как мотался по району, пытаясь организовать хоть какую-то эвакуацию вверенных ему предприятий и учреждений. Но, к сожалению, вернуться в Задонецк он так и не успел. Вдруг ни с того, ни с сего нагрянули немцы и захватили его прямо в конторе совхоза, эвакуацию которого он организовывал. Кто да что? Им некогда было разбираться. Добрые люди сказали, что это – председатель райисполкома, немцы расстреляли его и пошли дальше.

Так Катя с детьми и не уехала из Задонецка в более безопасные места, и потом восемь месяцев они жили под немцами, заодно с которыми в Задонецке побывали также румыны и итальянцы.

Когда эти немцы вошли в Задонецк, Катя, уже больная и измученная, сказала в сердцах: «Слава Богу. Теперь никого не арестуют». Она, конечно, не должна была так говорить, тем более что, в их семье и арестовывать-то больше некого было, как она думала. Но слово сорвалось, теперь его из песни не выкинешь, правды же в нем оказалось немного. В декабре 1941 года немцы стали высылать оставшееся мужское население Задонецка в свои тылы, а с их точки зрения, к мужскому населению уже относились не только 16-летний старший сын Петра Степановича, но и его 14-летний средний сын.