Василий Соколов - Избавление

Между тем Елизавета Илларионовна разлеглась на нижней полке с двумя подставленными чемоданами, и ее заботили свои думы:

"Ах, как они живут, эти князья!.. Разные Эстергази!.. В самой столице, в Будапеште, имеют особняки с белокаменными стенами, имеют загородные виллы, свои озера, пруды, даже охотничьи личные угодья со своими прирученными фазанами да косулями... По сю, пору помню, как мы с Павлушей были приглашены на такую охоту... А в особняках и на виллах именная мебель, сервизы, хрусталь, мрамор... Кругом инкрустация... В ванну заберешься, так вылезать неохота... Загадка вся в чем? Ничего не делают, а все у них есть. И слуги свои, и гаражи, говорят, у одного конюшня с племенными жеребчиками, и виноградники у всех, и погреба с винами... Кажется, не хватает только птичьего молока - будет и это! Угощали же нас перепелиными яйцами, мочеными арбузами... Надо и нам с Павлушей подумать о себе... - Елизавета Илларионовна ощутила, как бок начал затекать и неметь, повернулась на другой. - Свою старенькую дачу, понятно, продадим, выберем место поудобнее - где-нибудь на Москве-реке, в Серебряном бору или в Архангельском, поближе к усадьбе князя Юсупова... Разведу сортовые яблони, груши, крыжовник, малину. Обставим дачу. Придется заиметь хоть небольшой бассейн, гараж, складское помещение, погреб... Нет, погреб - старо. Поставим морозилку, где будут храниться скоропортящиеся продукты и вареные колбасы. А картофель, а капусту, а моченые яблоки, ту же антоновку, - куда девать? Нет, без своего погреба не обойтись. Выкопаем. Только свистни калымщики за пол-литра гору сдвинут, не то что какой-то погреб отрыть... Может, и солдаты задаром сделают. Итак, обставим дачу. Повесим гобелены на стены, ковры расстелем... Сервизы, трюмо, картины в позолоченных рамках все блестит, все сверкает! И я выхожу в халате, нет, в платье с декольте... Иду навстречу званым гостям, а они кланяются, целуют руки, улыбаются и мне и мужу: вот, мол, какая у тебя нестареющая жена-красавица! Пятьдесят лет, а как сохранилась! И о дочери, о моей милой Жанне, позабочусь. Прежде всего, подберу ей мужа, и не какого-нибудь вечно нуждающегося, прозябающего студента-неудачника... Будем устраивать банкеты, обеды для званых гостей и сами ездить по приглашениям... Чем не жизнь?"

- Ты слышишь, Павлуша? Чего молчишь? - Елизавета Илларионовна приподнимает голову, заглядывает на верхнюю полку, окликает: - Павлик, ты не спишь?

- Нет.

- Я тоже...

Ехали. Опять врывался внешний свет в вагон, то обнажая, то кутая во тьме пассажиров.

...Когда подъезжали к пограничной станции Чоп, Ломов и его милейшая супруга, зная, что будет проверка документов, оделись. Павел Сидорович, желая придать своей осанке строгую важность, облачился в военный мундир, а Елизавета Илларионовна, стараясь казаться попроще, накинула на плечи ворсистый халат, перехватив талию витым пояском с кистями.

Собственно, напускать на себя важность или кому-то льстить, как это намеревалась сделать Елизавета Илларионовна, не пришлось. Пограничный и таможенный надзор завершился весьма скоро и удачно: никто и не помышлял заглядывать в чемоданы.

Ради приличия генерал-не преминул жестом указать на столик, где стояла квадратная бутыль рома:

- Прошу вас по рюмочке.

- Спасибо. Нам нельзя, - сказал пограничник. - Сами понимаете: вы на отдыхе, мы на службе.

Дверь купе задвинулась, защелкнулась.

Поезд с полосы, огороженной колючим забором, продвинулся на саму станцию.

Отошел еще нескоро. Паровоз маневрировал, отцепляя какой-то вагон.

Елизавета Илларионовна, выглянув из тамбура, прибежала в купе и всполошенным голосом крикнула:

- Муж... Генерал, а где же вагон с нашим хозяйством?

Павел Сидорович заморгал в недоумении: "Как где?"

Через недолгое время в купе снова постучали. Теперь уже перед Ломовым стоял генерал в погонах пограничных войск.

- Мое почтение, генерал Ломов!

- Мое почтение... А в чем дело? - пресекающимся голосом спросил Ломов.

- Вам надлежит вернуться к месту службы.

- А-а... вагон... Мои вещи в нем? - дрожащими губами выдавил Ломов.

- Вагон с вашими вещами загнан в тупик. Для выяснения!

- Как в тупик? Как в тупик? - не находя иных слов, заладил Ломов и, скорее внутренне почувствовал, нежели осознал, что и его карьера зашла в тупик.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Еще провисали над городом дымы и неуемный огонь пожирал все, что хотело и не хотело гореть, еще нет-нет да вспарывала вязкую пустоту подвалов и сквознячных подворотен трескотня автоматов, за городом погромыхивала, все удаляясь, канонада, а по улицам ходили, не пригибаясь, горожане, и все уже дышало возвращенной жизнью.

На площадях державно стояли армейские кухни, и наши повара в накрахмаленных белых колпаках, как маги, виртуозно орудовали громадными черпаками. Очередь росла на глазах. Люди не разбежались и от брошенной с чердака каким-то запоздалым одиноким неприятелем близко взорвавшейся гранаты. Приваливал люд, длиннилась очередь: ковыляли, еле волоча ноги, худые с провалом глаз, а которые покрепче - расправляли спины, обретая осанку жителей стольного града. Все они до помутнения в глазах хотели есть, ощущая дразнящий запах борща, заправленного жареным луком, морковкой, перцем и всякими иными специями. Некоторые потаенно несли за пазухой или в карманах припрятанные напоследок драгоценные броши, кольца, золотые ложки, чтобы при крайней нужде поменять на кусок хлеба. А ничего этого вовсе не требовалось.

- Баратшаг, баратшаг!* - шумела очередь.

_______________

* Б а р а т ш а г - дружба (венг.).

- Ага... Битте-дритте!.. Суп рататуй!.. - заполняя паузу, раздирая сальные губы в улыбке, приговаривал повар. - Держи, мадьяр, котелок повыше, чтоб удобнее...

- Орос, йо! Баратшаг! - распалялась толпа.

- А тебе, хлопец, на двоих? Чи на троих? Матку содержишь, старика хворого?.. Подставляй, отпущу! - басил повар, видя, как паренек в замызганном пиджаке в одной руке держал на весу миску, а в другой - бидон.

Хлопец таращил на повара огромные с голодухи глазищи. Ему выговаривали взрослые, один даже цыкнул сердито, и он, получив полную миску супа с двумя кусками говядины, пытался отойти.

- Давай и бидон. Небось болезные родители? Подкорми и привет вашим, скажи, мол, от гвардейского повара Афанасия, сына собственных родителей, участника Брусиловского прорыва. Знаешь такого генерала? Да, уж ничего не понимаешь!.. Следующий! - громко звал повар.

Те, кто брал в миску, принимались тут же, на площади, есть, усаживались на подогнутые под себя ноги. Приладился и хлопец, он забрался на глыбину обвалившейся стены, хлебал из миски, обжигаясь, не сводил глаз с повара и делал ему, даже сидя, кивки.

Все-таки ужасно, когда голодно. И пахнет зеленью, самой весною, когда - сытно.