Василий Соколов - Вторжение

Вражеские танки, их угрожающая близость - всего в каком-нибудь получасе езды! - все это не обескуражило полковника, но и не оставило равнодушным. "Не страшно, если и завернут, - подумал он. - В лесу танк слеп и неповоротлив, как черепаха, - можно укрыться". На всякий случай он дал приказание батарее, стоявшей на охране штаба, выдвинуться к дороге, на прямую наводку, а прибывшего на бронемашине офицера связи послал назад чтобы не развешивал уши, а следил в оба и докладывал о движении танков.

Еще смеркалось, когда начальник разведки капитан Климов донес: большая колонна немецкой мотопехоты оседлала главную магистраль на Минск, и никакой возможности пробиться в округ нет.

Почти одновременно на взмыленном коне прискакал связной из дальнего полка Набокова. Разорвав пакет, Гнездилов начал читать, и в глазах у него помрачнело: полк ведет кровопролитные, сдерживающие бои с танками... "Не хватает снарядов, на счету каждая граната, пехота не имеет средств борьбы против танков, а враг обходит... Что делать?" - запрашивал Набоков.

Скомкав в кулаке пакет, Гнездилов приказал связному немедленно мчаться назад и устно передать, чтоб полк держался...

- Скажите, что подмога придет. Наши главные силы еще не вступили в бой, развертываются! Мы саданем так, что противник покатится назад сломя голову! - размахивая рукой, кричал Гнездилов.

Он все еще надеялся, убеждал себя, что операция, которую он готовил и которая должна неизбежно завершиться рукопашной схваткой и разгромом неприятеля, произойдет. Но как скоро это произойдет, сказать было трудно, скорее всего завтра на рассвете, когда лихорадка схлынет, полки оправятся от первого удара, чтобы самим перейти в решительное наступление.

Утешая себя этой мыслью, Гнездилов вместе с тем глухо и неясно сознавал, что события складываются не так, как он полагал: на фронте, видимо, происходит какая-то неразбериха. Странным и непонятным ему казалось молчание округа. "Кто же держит фронт? Где наши войска? И почему от окружного начальства ни слуху ни духу - как вымерли... А может, и вправду штаб округа накрыли бомбы, и там не до нас..."

К вечеру положение еще более осложнилось. Пытаясь сопоставить отрывочные, порой противоречивые донесения, чтобы нанести обстановку на карту, полковник Гнездилов хватался за голову. Если верить донесениям - а им нельзя было не верить, - дивизия была уже обойдена, полки находились в мешке, под угрозой полного окружения. Опасность нависла и над штабом дивизии.

По большаку, что огибал лес и подступал к нему вплотную с северо-западной стороны, катился тяжелый железный гул. Двигались танки, пехота на большегрузных автомашинах, резко тарахтели мотоциклы. В сумерках они начали обстрел. С клекотом и воем падали на опушках и лесных вырубках снаряды.

Штабисты ходили с мрачными лицами. Ни за какое дело не хотелось браться, все валилось из рук. Нетерпеливо и угрюмо поглядывали они на комдива, как бы желая подтолкнуть его на единственное решение - отходить, пока не поздно. Но полковник Гнездилов медлил, только приказал все погрузить на машины и повозки, ждать...

А перед самым заходом солнца лес наполнился автоматной трескотней, и комендант штаба срывающимся голосом доложил, что просочились немецкие автоматчики.

- Какого же вы черта пропустили? Зевка дали? Отбить! - приказал Гнездилов. Долго стоял, потупясь и водя подрагивающими пальцами по небритому подбородку, наконец сквозь зубы выжал:

- Свертываемся!

Сборы были уторопленными; следом за двумя танкетками, пущенными вперед на дорогу вдоль просеки, потянулись автомашины, груженные документами и штабным имуществом, армейские крытые фургоны и повозки, к которым были прицеплены ковыляющие на двух колесах походные кухни, чугунные котлы...

То и дело взлетали над лесом ракеты, несколько секунд призрачно-зеленые отблески плясали наверху, и опять все меркло кругом. Вязкая темень летней ночи опутала и лес и землю; едва угадывалась впереди дорога - узкая, тяжелая, сдавленная тесно обступившими деревьями.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Нет ничего горше и трагичнее для бойца, чем ощущение этого скорбного, оброненного с тяжким придыханием слова:

- Отходим!..

И прежде чем встать из окопа, помедлит боец, виновато оглядится вокруг и как бы нечаянно прикоснется задубленным лицом к земле, на которой лежал, которую согревал своим дыханием, ответно греясь земным теплом и защищаясь ее могучей твердью. Тяжкая дума придавит сердце: как Же оставлять тебя, земля, если ты полита кровью людской, извечно давала жизнь и хотела, чтобы все, глядя на тебя, радовались?..

Поднимется боец устало, как после болезни, и, угрюмо опустив голову, медленно пойдет прочь, сутулясь, опустив плечи - скорее не от тяжести винтовки и ранца, а от попранной солдатской чести.

Еще час назад никто в полку и не помышлял об отступлении. Дотемна, пока враг не обошел позиции, дрались красноармейцы у болота, защищая дальние рубежи. Казалось, продержись они еще некоторое время, и помощь, которую сулил прислать комдив, подоспеет как нельзя кстати, и наверняка можно будет зайти врагу в тыл со стороны заболоченной низины, совместными усилиями - фронтальной атакой и обходным движением - ворваться в расположение немцев и если не уничтожить их начисто, то по крайней мере проредить их цепи и заставить присмиреть на этом участке. Находясь на пригорке, откуда удобно и широко виделось поле боя, майор Набоков уже зарился нанести этот ответный удар, но с горечью сознавал, что в полку на такую дерзкую операцию не хватит сил, а обещанная подмога так и не пришла. К вечеру полк, сбитый немцами с рубежа, нестройными группами ушел в заросли болота.

Вечером продолжают будоражить округу глухие, скрадываемые плотным воздухом и туманом звуки - где-то за многоверстной далью ухают взрывы, притихнут на время, и опять частые удары, отчего стонет и подрагивает земля; ближняя дорога, запруженная вереницей машин, неумолчно гудит и звякает цепями, а тут, на болотной пойме, ветер точит друг о друга лезвия камыша да зудят комары, столбиками висящие над головами.

Медленно тянется время. Непроницаема темень: шагу ступить нельзя, чтобы не споткнуться. Разжечь костер или чиркнуть спичкой не велено. Кто-то, не утерпев, высек Кресалом огонь, чтобы закурить, но тотчас на него отовсюду зашипели:

- Эй, кто там балует? Гаси свет!

- Погодите, братки... - просит боец, пряча кусок ваты в рукаве, и, обжигая ладонь, жадно затягивается дымом, потом заминает огонек, аккуратно кладет цигарку за ухо, чтобы докурить в удобный раз.

Час ли, больше лежат красноармейцы в болоте, а ни приказа, ни вообще каких-либо команд не подается. Неизвестность гнетет больше, чем сама опасность. За время, правда недолгое, пока вели бои, многие уже притерпелись к опасности, и теперь не ощущение страха, не боязнь за свою жизнь, а вот эта неизвестность - что случится дальше и долго ли придется лежать в ржавом болоте? - мучает каждого.