Олег Терентьев - Владимир Высоцкий: Эпизоды творческой судьбы

Январь 1950 года, зимний пионерский лагерь «Машиностроитель», г. Покров Владимирской обл.

Жили мы в крестьянских семьях. У меня были прекрасные хозяева: Крашенинниковы — мать, дочь и девочка Тая. Люди чуткие, добрые, настоящие русские люди. Первая зима в тех местах была суровой, морозы доходили до 50 градусов. И еще ветры-суховеи, сбивающие с ног. К счастью, в домах было тепло, леса кругом — много топлива. В свободные дни я брала Володю к себе, мы забирались на теплую печку, грелись чаем из смородинового листа.

Сотрудники детского сада старались скрасить эту нашу деревенскую жизнь. На новый, 1942 год у детей была нарядная елка с Дедом Морозом. Володя и другие мальчики танцевали, читали стихи, пели песни.

Потом пришла весна 1942 года и принесла радость своим теплом. Но радость эта омрачалась тревожными вестями из Москвы, с фронта, и время тянулось в ожиданиях добрых вестей.

Так прошла еще одна зима и лето 1943 года. Лето, принесшее мне великое счастье — возможность вернуться в Москву. Семен Владимирович прислал нам вызов. Обратный путь был таким же тяжелым. Поезда, следовавшие в Москву, были переполнены, мы едва втиснулись в вагон. Мне досталось одно сидячее место. Володю пришлось устроить на чемоданах в проходе между скамейками. Ехали мы двое суток.

Москва... Тот же Казанский вокзал. Поезд остановился, мы стояли у окна, и вдруг Вовочка закричал: «Папа! Вон папа!» Действительно, Семен Владимирович стоял на платформе против нашего окна. Володя никогда не видел отца в военной форме, к тому же прошло более двух лет, но тем не менее он сразу безошибочно узнал его среди встречающих.

Итак, мы прибыли в Москву. Началась новая жизнь.

Н. М. Высоцкая

Владимир Высоцкий

Час зачатья я помню не точно,—

Значит, память моя однобока.

Но зачат я был ночью порочно

И явился на свет не до срока.

Я рождался не в муках, не в злобе:

Девять месяцев — это не лет!

Первый срок отбывал я в утробе —

Ничего там хорошего нет!..

Спасибо вам, святители,

Что плюнули да дунули,

Что вдруг мои родители

Зачать меня задумали.

В те времена укромные —

Теперь почти былинные,—

Когда срока огромные

Брели в этапы длинные.

Их брали в ночь зачатия,

А многих — даже ранее.

А вот живет же братия —

Моя честна компания!

Ходу, думушки резвые, ходу!

Слова, строченьки милые, слова!..

Первый раз получил я свободу

По Указу от тридцать восьмого [1] Автор подразумевает постановление ЦИК и СНК СССР от 27 июня 1936 года о запрещении абортов. .

Знать бы мне, кто так долго мурыжил,—

Отыгрался бы на подлеце!

Но — родился, и жил я, и выжил —

Дом на Первой Мещанской, в конце.

Там за стеной, за стеночкою,

За перегородочкой,

Соседушка с соседочкою

Баловались водочкой.

Все жили вровень, скромно так:

Система коридорная,

На тридцать восемь комнаток —

Всего одна уборная.

Здесь на зуб зуб не попадал,

Не грела телогреечка;

Здесь я доподлинно узнал

Почем она, копеечка...

Не боялась сирены соседка,

И привыкла к ней мать понемногу.

И плевал я, здоровый трехлетка,

На воздушную эту тревогу!

Да, не все то, что сверху —

от бога:

И народ «зажигалки» тушил;

И, как малая фронту подмога,—

Мой песок и дырявый кувшин.

И било солнце в три луча,

Сквозь дыры крыш просеяно,—

На Евдоким Кириллыча

И Гисю Моисеевну.

Она ему: — Как сыновья?

— Да, без вести пропавшие.

Эх, Гиська, мы — одна семья:

Вы — тоже пострадавшие.

Вы тоже пострадавшие,

А, значит, обрусевшие:

Мои — без вести павшие,

Твои — безвинно севшие!..

Я ушел от пеленок и сосок,

Поживал — не забыт, не заброшен,—

Но дразнили меня «недоносок»,

Хоть и был я нормально доношен.

Маскировку пытался срывать я:

Пленных гонят — чего ж мы дрожим!

Возвращались отцы наши, братья

По домам — по своим да чужим...

У тети Зины — кофточка

С драконами да змеями

(То у Попова Вовчика

Отец пришел с трофеями).

Трофейная Япония,

Трофейная Германия!

Пришла «страна лимония» —

Сплошная «чемодания».

Взял у отца на станции

Погоны, словно цацки я,

А из эвакуации

Толпой валили штатские.

Осмотрелись они, оклемались,

Похмелились — потом протрезвели.

И отплакали те, кто дождались,

Недождавшиеся — отревели.

Стал метро рыть отец Витькин с Генкой.

Мы спросили: — Зачем? —

Он в ответ:

— Коридоры кончаются стенкой,

А тоннели — выводят на свет!

Пророчество папашино

Не слушал Витька с корешом,

Из коридора нашего

В тюремный коридор ушел.

Да он всегда был спорщиком,

Припрут к стене — откажется...

Прошел он коридорчиком —

И кончил «стенкой», кажется.

Но у отцов — свои умы,

А что до нас касательно —

На жизнь засматривались мы

Уже самостоятельно.

Все — от нас до почти годовалых,

«Толковищу» вели до кровянки,—

А в подвалах и полуподвалах —

Ребятишкам хотелось под танки!

Не досталось им даже по пуле,

В «ремеслухе» — живи да тужи...

Ни дерзнуть, ни рискнуть,— но рискнули

Из напильников делать ножи.

Они воткнутся в легкие —

От никотина черные,

По рукоятки легкие

Трехцветные наборные...

Вели дела обменные

Сопливые острожники:

На стройке немцы пленные

На хлеб меняли ножики.

Сперва играли в «фантики»,

В «пристенок» с крохоборами,

И вот — ушли романтики

Из подворотен — ворами...

Спекулянтка была — номер перший!

Ни соседей, ни бога не труся,

Жизнь закончила миллионершей —

Пересветова тетя Маруся.

У Маруси за стенкой говели,

И она там втихую пила.

А упала она возле двери —

Некрасиво так, зло умерла!

Нажива — как наркотика [2] В послевоенное время слово «наркотик» употреблялось в разговорной речи в женском роде по аналогии со словами «махорка», «отрава», «травка».

Не выдержала этого

Богатенькая тетенька,

Маруся Пересветова.

Но было все обыденно:

Заглянет кто — расстроится.

Особенно обидело

Богатство — метростроевца.

Он дом сломал — а нам сказал:

— У вас носы не вытерты;

А я? За что я воевал?!

И разные эпитеты...

Было время — и были подвалы;

Было дело — и цены снижали;

И текли куда надо каналы

И в конце куда надо впадали.

Дети бывших старшин да майоров

До ледовых широт поднялись,

Потому что из тех коридоров

Им казалось сподручнее —

вниз!

Публикация Б. Акимова

Публикуемый текст является окончательным вариантом стихотворения, который определен по черновым авторским рукописям и по известным на сегодняшний день фонограммам авторских исполнений 1975 —1980 годов. Курсивом напечатан куплет, не всегда исполнявшийся автором.