Олег Терентьев - Владимир Высоцкий: Эпизоды творческой судьбы

«Кто сейчас один сыграл бы Маяковского, где найдется конгениальный актер? Слишком нетипичен, из ряда вон, несравним Маяковский. Мы поверим только кино- и фотодокументу. Актер, самый яркий, все равно окажется непохож — а приблизительность в данном случае недопустима.

В театре роль поэта поручили пяти актерам (...). Между ними распределилась нагрузка стихотворного текста. Кроме того, пять актеров могли представить поэта в его многогранности, сделать спектакль «о разных Маяковских», как называлась ранняя статья поэта». (2)

«Поэта сыграть невозможно, повторяю, и мы играли просто различные грани его дарования (...) Одевались мы, как Маяковский был одет в различное время своей жизни,— по фотографиям. Один из нас — Боря Хмельницкий — был в желтой кофте и в цилиндре, я — в кепке и с кием и так далее». (17)

«В спектакле есть такой эпизод, когда выходят дети, пионеры, и начинают читать стихи Маяковского:

Очень много всяких мерзавцев

Ходит по нашей земле и вокруг...

...Мы их всех, конечно, скрутим,

Но всех скрутить — ужасно трудно...—

читали дети радостно. А потом выходит Маяковский и говорит уже по-другому». (8)

«И выяснилось, что многие стихи, которые мы привыкли слушать такими бравурными, звучащими (...) невероятно жизнерадостно и оптимистично,— они, оказывается, не только такие, но и печальные:

...Товарищ Жизнь,

давай быстрей протопаем

по пятилетке дней остаток...

...Рассказывали нам люди, которые его видели, что он это читал очень печально и задумчиво (...). Был немножечко другой Маяковский со сцены показан зрителям». (9)

«...О чтении стихов. Нельзя, разумеется, требовать от актеров «Маяковского» темперамента, но донести эти стихи в их чеканном ритме, тяжелой значительности, на широком дыхании — актеры обязаны.

В неискренности никого не упрекнешь. Заземление, установка на прозу, которые проскальзывают у многих, идут-та-ки от хорошего. Это реакция на очередную догму — или легенду — на слишком громкого и парадного для задушевных разговоров Маяковского. Но от этой реакции, перехлестнувшей меру, сужаются масштабы личности...

Высоцкий более опытный, чем другие, имеющий школу «Галилея». Он может быть и патетичным, и театральным — без фальши, при полной искренности, хотя не обладает, как и другие, пламенным «нутром» трагика XX века. Или A. Калягин, остро изображающий разного рода «дрянь». Ему, как и Высоцкому, легка синтетическая форма, он свободно включается в сложный монтаж, все делает с заразительным азартом. Форма спектакля изощренна и трудна, некоторые актеры еще не обжились в ней. Это тоже одна из причин скованного дыхания. В массовых сценах не хватает дружности, ритмичности, щегольства и того задора, который был в прежних работах театра». (2)

«Этот спектакль был сделан очень на наивной манере. Ну, например, это в увеличенном виде детские кубики в оформлении. А на них написана азбука. И мы из этих детских кубиков очень часто там составляли какие-то предметы. Например, так: что-то с трубой и написано «Печь». И мы на нее садились и читали «...Две морковинки несу за зеленый хвостик...» (8)

«Или, предположим, из этих же кубиков делается (...) два постамента. На одном стоял Пушкин, на другом — Маяковский. И шел разговор: «Александр Сергеевич! Разрешите представиться: Маяковский...» — и так далее. Вот такой спектакль (...). Там было очень много (...) музыки, очень много прекрасных стихов Maяковского». (17)

[Он] вообще был трагической личностью, как он кончил — все помнят. Так что надо было иметь для этого причины, и много думать, чтобы так закончить жизнь. Ну это другой вопрос. Просто я хочу сказать вам о том, что эти спектакли (...), кроме того, что они красивые, прекрасные по форме,— они еще имеют значение для людей, которые мало знают о поэтах, скажем, о Маяковском. Их имеет смысл смотреть». (18)

«Сейчас я вышел из этого спектакля, играет другой актер. Но он все равно очень мне дорогой спектакль, потому что тогда мы все прикоснулись к Маяковскому совсем по-другому (...), не по-школьному». (9)

[Сразу после премьеры «Послушайте!» театр приступил к подготовке следующего спектакля — «Пугачев»:

23.05.67. 11 00, Верхний буфет. Столы, стулья. «Пугачев»... С 12 00— Беляков... Высоцкий... Бортник. (...917, с. 22)

И еще одно событие, состоявшееся в мае, необходимо, как нам кажется, отметить: творческий вечер Высоцкого в Доме актера ВТО — первое его официальное выступление в Москве.— Авт.].

«Три грани Маяковского»:

B. Золотухин, В. Высоцкий и Б. Хмельницкий.

«31.05.67. Творческий вечер Высоцкого в ВТО. Вышел директор и предоставил слово Аниксту, сказав о нем только, что Аникст — член худсовета Театра на Таганке. Аникст говорил долго. Вероятно, был задет, как его представили. Аникст подчеркнул, что эго первый вечер Таганки в ВТО. И сам Высоцкий, и его товарищи рассматривали этот вечер как отчет всего театра. И как это хорошо, что у входа такие же толпы желающих, как и перед театром...

Еще Аникст сказал, что вот пройдет несколько лет, и в очередном издании театральной энциклопедии мы прочитаем: «Высоцкий Владимир Сергеевич, 1938 года рождении, народный артист» (из зала кто-то поправил: Семенович!)». (23)

«...Директор театра Н. Дупак попросил меня открыть вечер Высоцкого в Московском Доме актера. Без ложной скромности скажу: я опытный оратор. Но в тот вечер мне пришлось испытать нечто для себя новое: я совершенно не мог овладеть аудиторией. Из зала шли волны настроения, которые нетрудно было разгадать: у всех была одна мысль — когда же он (то есть я) закончит и появится Высоцкий. Уступая нетерпению собравшихся, я скомкал тщательно продуманное выступление и ушел под жидкие хлопки». (20)

«...Вечер как вечер. Отрывки из спектаклей, фрагменты из фильмов, приятные речи, краткий банкет за кулисами. Аплодисменты, всем спасибо, разошлись (...). И все-таки это был отдельный случай — тот вечер в Доме актера. Да, мы сильны, когда мы вместе. Да, в театре все равны. Да, сегодня ты главный герой, а завтра — в массовке. Да, четкое распределение в основной позиции: богу — богово, актеру — исполнительство. И мы сильны, когда мы вместе. Да, но все-таки... Первый вечер театра на такой легендарной сцене не назван был иначе, он назывался: «Вечер Владимира Высоцкого». И это справедливо. Не только потому, что, кроме отрывков, звучал солидный (впервые на официальном вечере!) блок песен поэта-певца. И не только потому, что на экране Дома актера показали фрагменты из фильмов с его участием. И не потому, что о нем говорилось перед занавесом. Важнее всего то, что он был первым среди нас...

Вот хорошее слово — вожак. Высоцкий, играя главные роли, не становился премьером труппы, капризным баловнем славы и толпы, нет. Он оставался вожаком племени». (5)