Борис Носик - Царский наставник. Роман о Жуковском в двух частях с двумя послесловиями

Непосредственным поводом к созданию «Арзамаса» послужила комедия князя Шаховского «Урок кокеткам, или Липецкия воды», в которой Жуковский был выведен в образе жалкого сочинителя баллад Фиалкина. Ученое общество «Арзамас» (этот городок Нижегородской губернии считался символом невежества и глухомани, наподобие Пошехонья) решило дать бой и сатирику «князю Шутовскому» (как окрестил Шаховского Вяземский), и «Беседе» Шишкова.

Ученое общество «Арзамас» просуществовало недолго, так ничего и не собравшись издать, однако написано о нем самом много, и вероятно, не зря. Участникам своим общество давало столь необходимое им чувство братской солидарности и единства благородных душевных устремлений. До старости они гордились званием «настоящего арзамасца», человека честного и бескорыстного. Позднее в письме Жуковскому его друг граф Блудов сформулировал это ощущение так:

«Если бы мне иногда не случалось вспоминать, что я друг Карамзина, Жуковского, Тургенева, Батюшкова, одним словом — арзамасец, то, конечно, уже давно бы причислил себя к тем людям, которые хуже глупцов, хотя не так глупы».

Несомненным было также либеральное (в противовес «Беседе») направление идей «Арзамаса». Помянув как-то «либеральные идеи» в одном из своих писем к Тургеневу на Запад, князь Вяземский написал, что идеи эти «у вас переводят законносвободными, а здесь можно покуда назвать арзамасскими».

Что же до неиссякаемого потока шуток и розыгрышей, особенно любезных сердцу арзамасского главного заводилы Жуковского (да и прочих арзамасцев тоже), то они уже полтораста лет приводят в недоумение благожелательных исследователей, настолько они кажутся простодушными, детскими и, увы… не смешными. Юмор, вероятно, особо чувствителен к любым перемещениям в пространстве и во времени, так что шутить лучше дома да еще со своими сверстниками. Странствуя по континентам или в веках, заготовьте впрок неопределенно-вежливую (французскую или, например, американскую — скажи кишмиш!) улыбку. На признание этого печального факта наводят письма всего окружения Жуковского. Вот что пишет ему, например, милая подружка его детства и юности, сама литератор, Аннушка Зонтаг, которую очень испугало известие о том, что Васенька выпал из коляски и повредил руку:

«…Соковнины очень смешно шутят над вашим падением. Напр., Катерина Михайловна (прелестная невеста Андрея Тургенева. — Б. Н.) пишет, говоря об вас:

Так вот, шутки вполне зрелых, солидных арзамасцев были примерно на этом уровне. Но все хохотали до слез…

…Итак, жизнь Жуковского в Петербурге была очень деятельная и суматошная, истинно петербургская жизнь. Вдобавок он исполнял еще должность чтеца у императрицы — и она им была весьма довольна.

А в начале ноября 1815 года вдруг гром среди ясного неба: Маша сообщила Жуковскому, что она решила выйти замуж за медика, профессора Мойера. Написала, что она сама на это решилась в поисках спокойствия и счастья для себя и для всей семьи. Что этим шагом она сможет обрести возможность не скрывать своей святой, нежной дружбы к нему, Жуковскому, да и матери своей подарит двух друзей сразу. Она сообщила, что семья Воейкова уезжает в Петербург, где Жуковский и будет жить с нею (конечно, придется ему для этого похлопотать об устройстве Воейкова, которого из Дерпта уже выгнали с позором). Итак, он будет жить с Сашей, с ее матерью и с Воейковым, а ей, Маше, будет он по-прежнему утешителем и другом и братом…

Нет, конечно, у нее не будет никакой «страсти» к доктору Мойеру, но он хороший человек, и он ее любит…

Удар был страшным. Разве она не любила его больше? И кто принудил ее к этому браку? Уговоры маменьки? Грубость Воейкова?..

Да, конечно, Мойер прекрасный человек, человек чистой души — и все же…

Жуковский помчался в Дерпт, чтобы убедиться, что Маша идет за Мойера без принуждения. Нет, она сама решила, что так будет лучше.

Убедившись, что принуждения не было, он перед самым отъездом из Дерпта пишет ей последнее письмо — письмо человека, который ехал, чтоб успокоиться. Оно кончается криком боли, криком отчаянья:

«Маша, откликнись!.. Открой мне глаза. Мне кажется, я все потерял!»

Маша пишет ему, что у нее есть утешение в жизни: благородный Мойер дозволит ей любить Жуковского как брата. Жуковский сообщает об этом Авдотьюшке Киреевской умиленно: «Милый ангел! И тут она думает обо мне».

С Мойером он и сам поговорил обо всем. Они будут верные товарищи. Они заключат тройственный союз, чтоб Маша была счастливой. В душе Жуковский не очень-то верит в ее счастье, но обещает задавить в себе это сомнение. Они с Мойером идеалисты, они той же гётевской школы, и они построят гётевскую утопию… Да, все замечательно, но отчего-то ему «не хорошо с самим собою». И все же он полон решимости выполнить завет Карамзина: «Нам должно думать не о совершенстве действия, а о совершенстве одной воли!» Он теперь опять знает, каким ему «быть должно». Путь самосовершенствованья долог…

Жуковский еще не раз ездил после этого Дерпт — устраивать Машино счастье. Свадьба Маши и Мойера была в январе 1817 года…

Жуковский пытается работать: работа должна спасти от тоски. Но работа не идет, и другу Тургеневу в этом можно признаться:

«Что из меня будет, не знаю. А часто, часто хотелось бы и совсем не быть. Поэзия молчит. Для нее еще нет у меня души. Прошлая вся истрепалась, а новой я еще не нажил. Мыкаюсь как кегля».

Итак, борьба, измучившая его вконец, «кончилась, но вместе с нею и деятельность».

И все же написано им в тот год много, и при этом песни его звучат грустно… Среди прочих печалей в них тоска по родному краю, где он пережил и счастье и муку:

В его песнях горькое воспоминание о том, что не повторится:

В его песнях пронзительность потери:

Он снова поехал в Дерпт. У него было здесь все больше друзей, а сам он был другом университета и хлопотал за многих в Петербурге. Между тем петербургские друзья его, в частности Александр Тургенев, пытались обеспечить будущее поэта. Тургенев решил через близкого ему министра просвещения князя Голицына поднести властям сочинения Жуковского, сопровождаемые письмом автора. Сам он сочинил при этом докладную записку министру, доказывавшую, что «при бескорыстном и благородном характере г. Жуковского» материальная независимость, необходимая ему для творчества, «может быть доставлена единственно через помощь от престола». В новогодние дни 1817 года ликующий Тургенев поднес другу Вяземскому «подарок на Новый год» — драгоценную бумажку, где было написано: