Борис Носик - Царский наставник. Роман о Жуковском в двух частях с двумя послесловиями

— Нисколько, — сказал мой друг. — У него было его творчество. Он спасался творчеством.

— Ты хочешь сказать, что отсюда и творчество? — спросил я.

— Я не сказал этого. Но возможно, это так.

Я знал, что категорического суждения я от него никогда не услышу. Но может, в этой сфере и не бывает точных ответов. Можно пробовать, искать, может, что-то получится…

Но ведь и у нас то же: зачастую и по написании автором первой главы романа не только завершение его еще далеко не гарантировано, но даже и дальнейшее поведение героя трудно предугадать…

Всего год спустя после описанных нами событий графиня Самойлова стала невестой графа Бобринского. С Жуковским они остались друзьями, и позднее, описывая эту прекрасную женщину, князь Вяземский упоминал об этой ее дружбе с Жуковским:

«Она была женщина… спокойной, но неотразимой очаровательности. Ей равно покорялись мужчины и женщины. Она была кроткой, миловидной, пленительной наружности. В глазах и улыбке ее были чувство, мысль и доброжелательная приветливость. Ясный, свежий, совершенно женский ум ее был развит и освещен необыкновенною образованностью. Европейские литературы были ей знакомы, не исключая и русской. Жуковский, встретивший ее еще у двора императрицы Марии Федоровны, при которой она была фрейлиной, узнал ее, оценил, воспевал и остался с нею навсегда в самых дружеских сношениях».

Не надо думать, что всякому дается такой счастливый переход от незавершенной или несчастливой влюбленности к дружбе. Не преуспев в своем ухаживании за Самойловой, Перовский писал Жуковскому с горечью, отсылая ему какие-то платки, перчатки и другие залоги симпатии, оставшиеся у него самого от флирта с графиней Самойловой:

«При сем посылаю вам перчатку и уголок платка знакомой вам девы. Душевно желаю, Василий Андреевич, чтобы вы смотрели на сии принадлежности, как и я на них смотрел, как на простую тряпку и на простую лайку, и чтобы весна, а особенно горячее лето нашли бы вас совершенно прохлажденным. Горе вам, Василий Андреевич, если будет тому противное. В случае (чего, однако же, еще не предвижу), когда почувствуете себя довольно образумившимся, чтобы решительно открыть глаза и уши и очистить голову и сердце, прошу вас убедительнейше, Василий Андреевич, дайте мне знать через кого-нибудь о сей счастливой перемене, дабы мы вместе и торжественно предали бы земле, воде или огню все эти перчатки, платки, ленточки и фруктовые косточки… Ах, царь небесный! что это за праздник будет!.. Поверьте, что минута, в которую я уверюсь, что вы сделались порядочным человеком, будет приятнейшей в моей жизни! Но “не мне управлять песнопевца душой”» (из «Графа Габсбургского»).

По этому письму судя, Перовский не станет впредь дружить с графиней Софи Бобринской, давать ей новые жизненные наставления, писать стихи ей в альбом, да и платонической дружбе Жуковского с женщинами он, похоже, не слишком доверяет. Жуковскому, кажется, не удалось убедить приятеля, что воспоминания о прошлом важнее преходящей минуты…

17 апреля 1818 года ученица Жуковского подарила мужу первенца-сына, великого князя Александра Николаевича. Ту зиму окружение великого князя («малый двор») проводило в Москве. Жуковский находился в этом «окружении». Это он объявил с кремлевского крыльца о рождении наследника: может, уже с той торжественной минуты чувствовал себя привязанным к его судьбе. Жуковский посвящает Великой Княгине послание на рождение сына, и в нем уже есть про все, что он хотел видеть в будущем императоре (вряд ли он подозревает, что именно ему придется когда-нибудь внушать все это юному Наследнику). В послании сказано и про «святейшее из званий», которого может достичь самодержец на своей стезе (не больше не меньше как звание человека!), про то, как жить царю («для блага всех»); есть там уже и про «свободный голос» отечества — чего ж больше? Вот они, эти пожелания будущему царю:

Судя по этим стихам, мысли о воспитании идеального государя уже посещали тогда Жуковского, и то, что случилось с ним потом, чуть позже, семь лет спустя (когда сын турчанки-рабыни начал воспитывать для России Царя-Освободителя), не было для него полной неожиданностью…

Итак, Жуковский был поглощен своими придворно-учительскими обязанностями, дворцовой и столичной жизнью, литературой, общением со старыми друзьями и новыми влюбленностями… А Маша? Милая, нежная Маша? Он что, забыл Машу? Нет, не забыл, конечно: для сердца минувшее вечно. Но в настоящем…

У Маши хороший, добрый дом. Замечательный хирург Мойер (почитаемый учитель замечательного хирурга Пирогова) спасает жизнь людям, а на досуге помогает бедным. Он создал для них на свой счет клинику, мойеровский Дом для бедных, потом решает и кормить их за свой счет. Маша включилась в эту деятельность. Разбили огород, сажали, окучивали, копали картошку, коптили колбасы. Потом мастера на все руки Мойер и Зейдлиц шинковали капусту. Нашинковали триста кочанов. Больные были обеспечены провизией. Вот тут, пожалуй, все же расходятся дорожки Маши Протасовой-Мойер и Татьяны Лариной-Греминой. Легко ль представить себе Татьяну, шинкующую капусту? Но и то сказать — Татьяна не вышла замуж за добродетельного немца-врача, а вышла за генерала (Машу, впрочем, тоже прочили за генерала Красовского, но Жуковский восстал). Ну, а что помогать надо бедным и помогать всем на свете, то разве не этому учил ее Жуковский? Делать добро, помогать людям, не упускать возможностей филантропии… Деньги на Дом бедных филантроп Мойер заработал концертами: он был прекрасный музыкант. Побывавшая у Мойеров в гостях Анна Петровна Керн рассказывала, как вечерами Маша с мужем играли на фортепьяно в четыре руки: оба близорукие, оба в очках. Рассказывала и про то, как Маша нянчила чье-нибудь дитя, пока еще не было своего ребенка… Жизнь эта была по ней, и, побывав в родных местах, увидев после перерыва тамошнюю помещичью жизнь, Маша была поражена переменами (не в тамошней, конечно, а в собственной жизни и психологии) и так писала (по-немецки) другу Зейдлицу:

«…здесь царствует тон, к которому я никак не могу привыкнуть. Как не похож на всех них мой дивный Мойер! Нынче говорили о каком-то молодом человеке, который составляет предмет всеобщего поклонения в обществе. Его долго хвалили. Наконец Елагин спросил, видел ли Азбукин ту тройку, которую украл этот чудотворец у казны? Мы переглянулись с Мойером и замолкли. Мой деятельный Мойер не может понять, как могут люди жить так: целый день они на охоте, ночи за картами, а утром спят. Шампанское тянут как квас — а по дорогам валяются нищие! — О, если бы я была теперь в Муратове! Сегодня 2 июля, день, когда Мойер в первый раз посватался за меня. Я тогда была очень несчастлива — но я благодарю милосердие Бога, что все случилось так, как оно случилось».