Владимир Десятерик - Павленков

Берви-Флеровский соглашается с таким тактическим ходом. В письме от 10 марта 1892 года он информирует Флорентия Федоровича о результатах, высказывает свои суждения по поводу того, как следовало бы поступить далее.

Это письмо Берви-Флеровского раскрывает те ухищрения, на которые приходилось идти авторам и издателю биографической библиотеки, чтобы спасать книгу. «Многоуважаемый Флорентий Федорович! — писал Берви-Флеровский. — Вчера (9 марта) был у Гаккеля; он возвратил мне Мирабо для исправления; выпускает немного, хотя интересные и существенные вещи. Он меня опять уверял, что без его билета на выпуск брошюра появиться не может. Он находит, что издатель имеет право остаться для него неизвестным, так как он имеет дело со статьей, а не с ее издателем; но он непременно настаивает, чтобы брошюра была напечатана по возможности в Тифлисе; он сильно против того, чтобы она печаталась в месте, где есть другой цензор; во всяком случае, он требует, чтобы ему было известно, где брошюра будет напечатана и какая будет выставлена на ней цена. Иначе он не соглашается пропустить ее в том виде, как пропустил теперь; если цена будет 25 коп., то последуют дальнейшие вычеркивания. Я полагаю, что горю можно будет помочь так: издателем будете не Вы, а мифическое лицо из Костромы, которое выставит на обертке цену 1 р. 25 коп. Когда брошюра выйдет в свет, тогда это лицо продает ее Вам. Вы выставите на ней штемпель — «собственность биографической библиотеки Ф. Павленкова», вычеркните 1 р. и оставите 25 коп. — и дело в шляпе. Остается вопрос о месте печатания. Нельзя ли, например, ради дешевизны рассылки, напечатать ее где-нибудь на Николаевской железной дороге, в месте, где нет цензора, или в Царском Селе (там, вероятно, нет цензора) и т. п. Жду Вашего решения, по получении Вашего письма пойду к Гаккелю и покончу с ним».

Конечно, получалась почти детективная история. Однако Флорентий Федорович, ради выпуска интересной книги, готов был идти на любой риск. Из письма Берви-Флеровско-го от 22 апреля 1892 года известно, что вопрос с прохождением рукописи книги о Мирабо удалось успешно решить. «Я очень рад, что Мирабо прошел через цензуру», — заканчивал свое письмо Флорентию Федоровичу автор.

Прохождение каждого издания в биографической серии требовало от Павленкова отдачи частицы своего сердца. Можно ли подсчитать, выразить какими-либо данными то, сколько лично им самим было сделано для обеспечения успешной реализации выпуска биографической библиотеки? Книга о Мирабо — далеко не исключение. Рождение других изданий также проходило через Сциллу и Харибду хлопот.

«С величайшим удовольствием предлагаю Вам, — писал Павленков Р. И. Сементковскому, — на выбор составление следующих биографий. По иностранному отделу: 1) Рикардо, 2) Макиавелли, 3) Юлий Цезарь, 4) Меттерних, 5) Бисмарк. По русскому: 1) Александр II, 2) Канкрин, 3) Кантемир, 4) Аксаковы и 5) Милютины. Наиболее желательны вообще русские биографии, а степень желательности в каждом отделе выражается порядком их нумерации. Прежде, чем Вы вернетесь в город, я, вероятно, узнаю от Вас, какие именно биографии Вы желаете оставить за собой…»

23 февраля 1893 года Флорентий Федорович получил письмо от А. Малеина, который интересовался судьбой подготовленной им биографии Горация.

Из ответного письма, которое Флорентий Федорович посылал 10 января 1890 года публицисту народнического направления С. Н. Кривенко, мы узнаем еще кое-какие подробности о тех принципах, которых придерживался он при подготовке книг для биографической библиотеки. «Я ничего не имею, — писал Павленков, — против измененного Вами порядка в составлении биографических очерков: в мой план не входит та или другая последовательность в выпуске книжек, так как подобная задача невыполнима, да и, пожалуй, бесцельна. Пишите о ком Вам угодно из тех лиц, которые числятся за Вами, да, кстати, перечислите их снова в своем ответном письме. Сколько я помню (лист с отметками у меня куда-то пропал), Вы взяли Бисмарка, Лассаля (благодарю за совет относительно Полякова), Лютера, Магомета, Некрасова и Салтыкова. Всего, следовательно, за вычетом Лассаля, пять имен. Может быть, я что-нибудь и забыл». Из текста следующего письма видно, что издатель брал на себя обеспечение авторов необходимой литературой. Он сообщал, какие ему удалось подобрать сведения о материалах для намеченных к выпуску биографий. Перечисляются работы, которые можно было бы использовать при написании книги о Некрасове. Далее следует наблюдение: иностранная литература о Бисмарке более чем богата самыми разнообразными сведениями, чего никак нельзя сказать об отечественной, где удалось обнаружить всего четыре работы с биографическими сведениями.

Подобных писем Павленковым было отправлено немало. Его собственная активность и служила той побудительной силой, которая, в конце концов, и приводила к практическому результату. Но нельзя питать иллюзий, будто не было сбоев, не было неприятных ситуаций. 2 июня 1893 года Павленков напоминал Р. И. Сементковскому, что его обещания написать книги для серии «Жизнь замечательных людей» повисли в воздухе. «Очень обяжете меня, — писал Павленков, — если уведомите, какие из биографий Вы оставляете за собой. Вы предполагали написать “Аксаковых”, “Александра II” и “Бисмарка”. Крайне жалею, что Вы совсем охладели к биографической библиотеке». Еще в одной записке того же, 1893 года содержится напоминание: «А как же по части биографий? Они теперь особенно нужны для меня». «Получили ли Вы корректуры Кантемира? — уточняет Павленков 6 августа 1893 года у Р. И. Сементковского. — Типография их спрашивает».

В. Г. Короленко также соглашался подготовить биографический очерк о Г. И. Успенском. Павленков спрашивает у писателя, как идут дела, скоро ли будет получена рукопись.

В сентябре 1890 года Владимир Галактионович в ответном письме объясняет причину вынужденной задержки. «Дорогой и многоуважаемый Флорентий Федорович! — пишет В. Г. Короленко. — Прошу извинить за долгое молчание, но я и сам все ждал письма от одного неисправимого надувате-ля, да так и не дождался. Сей надуватель не кто иной, как Глеб Иванович Успенский, “известный русский писатель”, — известный, между прочим, нам, его добрым знакомым, тем, что редко исполняет обещания. Мне очень хочется написать биографию, о коей идет речь, но согласитесь сами, что материала, Вами присланного, больше чем недостаточно… Канвы-то, канвы самой и не хватает. Необходимы чисто внешние факты. Я рассчитывал добыть их все-таки от Глеба Ивановича, и он дал мне торжественное обещание: “Непременно”. И вот, жду, не дождусь. Нельзя ли пробудить в нем дремлющую совесть?»

Крепость оказалась неприступной для обоих друзей Глеба Ивановича. Это становится очевидным из следующего письма В. Г. Короленко Флорентию Федоровичу, датированного сентябрем 1891 года. «Мне кажется, что я еще в долгу у Вас, и в большом, — писал Владимир Галактионович. — Во 1-х долг благодарности: книжки биографий я получил… Приношу мою запоздалую благодарность. Затем — долг второй — это биография. Тут уж не знаю, как быть. Вы, конечно, согласитесь, что пока никакого биографического материала нет. Собственная Глеба Ивановича заметка только свидетельствует об этом отсутствии материала и дает одну черту к его характеристике, но ни одного биографического факта. Не скажу, чтобы я не прилагал стараний добыть эти факты. Наоборот, я даже добился было обещаний от Глеба Ивановича рассказать лично мне кое-что из своей жизни (независимо от моих намерений, как биографа). Затем уж можно было бы, конечно, сделать многое. Но, увы! — обещание так и осталось обещанием. Ввиду всего этого — я должен признать себя совершенно бессильным справиться с задачей. Писать одну только характеристику — это ведь совсем не то, да такая характеристика и сделана уже Н. К. Михайловским. Поэтому, если найдется кто-либо, обладающий большей возможностью собрать нужные сведения, — я, конечно, тотчас же по Вашему требованию передам материалы. Если нет, подождем. Признаюсь, самая работа, будь для нее хоть небольшая грудка кирпичиков, — меня влечет и мне улыбается». Книга для серии при жизни Павленкова так и не была Короленко написана.