Федор Палицын - Записки. Том II. Франция (1916–1921)

Я думаю, подавляющее число моего положения и возраста думают об одном, чтобы на фронте Россия сражалась бы успешно, а внутри установилась бы спокойная, нормальная и свободная жизнь всех граждан. Не думаю, чтобы кто-либо стремился бы к какой-нибудь контрреволюции, а к монархической в особенности. Что было, то прошло, и стремиться теперь к его возврату силой, было бы преступно и бездумно. Россия должна скорее устроиться, скорей прийти в себя, чтобы производительная ее жизнь могла бы проявиться с удвоенной энергией, иначе мы падем под гнетом экономических бед и невзгод, которые своим влиянием даже ужаснее войны.

Дороговизна в Скандинавских государствах превосходит английскую. Мало хлеба, еще меньше угля. В Швеции проданы Германии лошади. Думают, что при желании Швеция не в состоянии быть нашим врагом.

Да, если эти сведения проверены и фактически Швеция истощена материалами, хотя богата деньгами, и боевая ее способность значительно умалилась. Стремление к миру и здесь велико, внутренние затруднения выражаются местными неудовольствиями и даже беспорядками (Боден). И это в стране, где законность и порядок явление отличительное.

Среди воюющих борьба идет на фронте; брожение неприязненное своему правительству идет внутри.

Причины этого последнего явления общие не для одной только Швеции, но и для борющихся: дороговизна, недостаток в привычных предметах, и в самом необходимом: хлебе, топливе. Ряд принудительных мер и стеснений, разорение одних и безумное обогащение среди промышленников и части аферистов, а у нас банков, поголовный вызов людей в ряды армий и рядом уклонение от службы более влиятельны классов, тяжкие потери среди мужей и сыновей населения и новые жертвы для продолжения войны. Где, как в Германии, взялись за ум с той минуты, как стало ясно, что война затянется, там со сравнительно малыми средствами достигнуто очень много, а где, как у нас, только к концу 3-го года пришли к заключению необходимости урегулировать питание, там со средствами, с громадными ресурсами хлеба дожили до голода. Однако существо вопроса обеспечения населения от всех тягостей войны кроется в общем порядке и в успешной эксплуатации железных дорог и водных путей. Мы начали с того, что расстроили железные дороги и не пользовались разумно водными путями. Военные несчастья в 1915 году, эвакуация областей с движением беженцев, совершенно надломили наши железные дороги. Мои предупреждения в мае, июне и, наконец, в июле и августе 1915 г., когда лавина беженцев и эвакуируемых с запада и грузов надвигалась на Россию, никого не убедила.

В августе и в сентябре 1915 года по всей России к востоку от мередиана Калуги движение это уже совершалось по указке начальников станций и семафорам. Это был первый приступ к анархизму на железных дорогах. Москва была забита, очередь была за Петроградом и другими серьезными узлами. В Москве и Петрограде поднялся шум, пока не приняли меры, но и эти последние были наполовину. Особые совещания Государственного Совета {88}и Государственной Думы, позванные на помощь правительством, стояли на отвлеченных началах и все спорили, что лучше – единство управления всеми железными дорогами или отдельное управление железной дороги в военной зоне и в стране.

Не знакомые с условиями военной эксплуатации в военное время, совещания пришли к выводу, что надо объединить все в руках М.П.С. {89}тогда только что назначенного Трепова {90}, который с этими вопросами и делами был совершенно не знаком. Трепов обещал, что через месяц все устроится, и тоже стоял за объединение распоряжения всеми железными дорогами в его лице. А Ставка все это отвергла.

Незнакомство со службой железных дорог людей, обсуждавших и решавших организацию работ их, было неосновательное, и ссылки их на организацию этой службы заграницей, были в такой же степени ошибочные. Панацею зла искали в декларации, и горе лежало в том, что ни среди военных, ни невоенных людей, знающих, а главное умеющих эксплуатировать железные дороги в трудное военное время, не было. Военные путали, но от них не отставали инженеры. Но сверх сего, как в военной зоне, так и в имперской, царствовало своеволие наверху, так и внизу, дисциплина службы была расшатана, и прежде всего, надо было восстановить ее.

В ноябре и декабре, следя за французскими железными дорогами и за их узлами, я заметил, что у них тоже неладно. Но французы, если не справились с этим злом, то все-таки его урегулировали. Но на беду пришли морозы, заморозившие каналы на два месяца, и сверх сего значительная часть колей севера с подвижным составом пришлось отдать англичанам. Туго было, и до сих пор французские железные дороги относительно не в порядке, и это влияет на жизнь. И в Германии, несмотря на налаженность военного движения, тоже затруднения, и перевоз первых материалов встречает большие затруднения. Положение этого дела в Австрии не известно, но думаю, что оно между французским и нашим. Все эти условия, с выше перечисленными, порождают нужду, недовольство и злобу.

Германия решила вопрос, как военная держава, поглотив своих союзников, и с точки зрения успешности ведения войны, она была права и пожинает плоды мудрого своего решения. Мы же подойти к этому не можем. Если взять период, когда Германия громила Румынию, до и после него, то, с одной стороны, мы увидели действия, с другой стороны бесконечные разговоры о том, что делать. Но воз стоит все там, и этим объясняю себе ход новой англо-французской операции, которой не сочувствую, и которая не сулит нам результатов. Она, говорят, была в замысле, но света Божьего не увидела.

Прав был Клаузевиц, когда выразился, что на войне все просто, но простое трудно. <���…>

Санаторий. С 7–8 силы совсем меня оставили. Я на время переехал в санаторий, живя в гостинице, я не мог бы лечиться. Сегодня, как будто легче. Беру ванны, мне массируют плечо, должны были массировать вокруг сердца, но, слава Богу, этого не делают и принимаю какую-то сладкую жидкость, думаю, что к 29-му подбодрюсь и мы поедем дальше. Приезжающие рассказывают о жизни в Петрограде, ужасы. Все-таки живут там, вероятно дорого, но живут.

Не знаю, хватит ли моих сил, чтобы устроить возможность жить! Надежды на то, что пригласят служить, по-моему, никакой. Служить по земству желал бы, но это сомнительно. Кто же выберет человека, которому минуло 66 лет. Охотнее всего я переехал бы в свое маленькое поместье, и вел бы свое маленькое хозяйство, но возможно ли будете жить там с течением современной сельской жизни? 10 месяцев, что был вне России, и как теперь наша жизнь, не знаю. На старости создалось положение, скажу безвыходное (ибо таким оно представляется отсюда). Без сомнения дома предстоят лишения, но и вне тоже. Надо положиться на волю Божью, через 5–6 дней я уеду. Закончу свое лечение, немного, может быть, восстановил свои силы. За это время, надеюсь от Дитерихса получить известие, оформлен ли вопрос об отставке и угодно ли будет Временному правительству распорядиться мной. В последнем случае я немедленно отправлюсь. Если моя служебная деятельность должна кончиться, то остается общественная работа, хотя и для нее, я думаю, стар, а главное, я не знаком с ней.