Федор Палицын - Записки. Том II. Франция (1916–1921)

Продуктивность труда падала. Естественные последствия – уменьшение урожайности и близкий к невозможности транспорт – все это усугубляли. Значит, голод, если не повсеместный, то почти общий. А события 1917 года все это усугубили. Значит, беспросветный голод, с миллионами человеческих жертв, неизбежен. Помочь нам никто не может, а наоборот, то немногое, что есть, возьмут. Голод успокоит? Нет. Раз душа человека вступила в область звериную, голод лишь увеличит бедствие людей. <���…>

Когда в феврале и в марте 1917 года с такой невероятной легкостью и быстротой пали основы почти тысячелетнего строя, то на это были глубокие причины. В России все были недовольны, но это далеко не главная причина. Россия была истощена расточительным своим хозяйством, беспорядком, хищением и бестолковостью административных распоряжений, но и это не причина, которая могла так легко перевернуть все вверх дном.

Армия была чрезмерная по численности и по несоответствию: при 118 млн. – призванных 1½ млн. на фронте борющихся, 6½ млн. праздных и с хорошим окладом, тоже одна из причин глухого неудовольствия. Все это было распропагандировано мыслью бесполезности войны и необходимости мира. На фронте то же, но в значительно меньшей мере. <���…>

Белые финляндцы стремятся занять Мурман {200}, защиты там нет. В интересах Франции и Англии, чтобы этот район ими не был бы занят.

Во Франции 20 тысяч и столько же тысяч в Салониках из числа русских солдат, которые не воюют. Неужели из них ничего нельзя создать, чтобы послать на защиту русского края?

7-IV-18.

Если бы военный агент и все еще находящийся во главе русских войск во Франции генерал Лохвицкий меньше думали о себе и своих мелких интересах, а были бы серьезно проникнуты скорбью к судьбе России, они могли бы многое сделать для нее.

Но первый, запутавшийся в самовластии, всем пообещавший и потерявший кредит у французов, а среди своих возбудивший к себе ненависть – весь поглощен мыслью, как ему выбраться целехоньким. Крупный физически бедный Алексей Игнатьев оказался с мелкой душой. Мелок и двойственнен он был по отношению к старой власти, мелок и искателен к новой. Не верю, что бы он был лихоимцем в миллиардных заказах по артиллерии. У меня нет данных, ни за, ни против, но верю, что он на это не пойдет, но он хочет всем распоряжаться, играть видную роль здесь, и чтобы добраться до этого не жалеет ничего, даже до доноса на брата, как в Петрограде говорил мне начальник штаба Ставки Марушевский в сентябре. Уверен, что и на меня есть потаенное письмо в Петрограде, хотя кроме помощи и поддержки в свое время ему ничего не оказывал.

Но это в свойстве человека. Хотя служебного опыта и войсковых знаний у него мало, но его извилистый ум и способность к работе могли бы его сделать полезным. К сожалению, это влияние во все стороны, чтобы выскочить и себя оградить, не разбираясь даже в средствах, в трудное время нами переживаемое делают его вредным.

Лохвицкого меньше знаю. Он не глуп, но позер и весь проникнут личным эгоизмом. Войсковой начальник, как говорят храбрый – к Святому Георгию 3-ей степени я его представил за Курси, но войска и быт и душу солдата знает поверхностно. Не о них, не о России думает он, а о себе. Распылил 20 тыс. солдат, а газеты пишут о формировании русского легиона {201}(из 250 чел.) Целый дамский комитет с его женой во главе заботятся об этих 250. Все это крикливо, но не серьезно и нехорошо. А остальная масса где-то заброшена и без присмотра и под влиянием Бог знает кого. Теперь сидит в Париже и вероятно политиканствует для личных своих выгод. И рядом с ним стоял другой, его начальник, мой заместитель генерал Занкевич. Неудобно мне говорить о нем. Но мельче, двоедушнее и неспособнее человека не встречал. Лохвицкий, как человек, гигант перед этой мелкой ничтожностью, присланной сюда представлять Временное правительство.

Льстивые перед Раппом, Сватиковым {202}Михайловым {203}и любым делегатом эта милая компания загубила здесь и русское имя и русских солдат и теперь бросили последних как котят на произвол судьбы, думая лишь об одном, как бы им получить содержание от французского правительства.

Занкевич самовольно ушел, увеличив себе содержание. Не поручусь, чтобы он не урвал из сумм, которые были в его безотчетном распоряжении, он с деньгами и ушел, чтобы ехать в Ниццу погреться. Подлец.

А Игнатьев и Лохвицкий продолжают свою работу, причем последний пристегнул к себе пресловутое тыловое управление, с его баснословными окладами, созданными под шумок полковником Карханиным. Теперь они получают французские оклады и будут жить припеваючи.

Все что творится среди массы русских здесь, брошенных на произвол судьбы, прискорбно и позорно. <���…>

Вчера наконец после более, чем месячного промежутка увидел В.И. Гурко. Я выразил ему свое соболезнование по поводу смерти его жены {204}убитой бомбой в лазарете недалеко от фронта. Но поговорить с ним не удалось, он был занят вопросом издания своих записок, или дневника; хорошее дело. Не приняться ли и мне за обработку своих записок? Слишком много в них интимного, и это меня удерживает.

Периодически, ко времени уплаты купонов по русским займам, здесь возникают тревоги. Французская казна уплачивает, и тревога на короткий срок успокаивается. Под влиянием этих тревог заговорили и люди заинтересованные экономически в делах России.

Какая-то организация, во главе которой стоит Вернейль, по поручению правительства составилась, но ни цели ее, ни деятельность не определились. Работавший с нашим кружком депутат Жеральд еще в начале февраля говорил, что бывший генерал-губернатор Алжира Лиоте будет послан в Россию и что он все сделает. Потом прошел слух, что он поедет не в Россию, а на Дальний Восток для совместной работы с японцами. Когда возможное вмешательство японцев опять затихло, Лиоте снова был намечен в Россию. Едет он: 1) чтобы ознакомиться и помочь французским промышленным учреждениям в России и 2) бороться с германским засильем в России. Такова инструкция от М.И.Д. Лиоте начинает чувствовать, что дело поставлено не ладно и что поездка его в настоящем ее виде ничего, кроме терний, дать не может. И он прав.

В первой половине марта я составил две записки для Клемансо и Фоша и 25-III обе передал Фошу. Фоша видеть не мог. Это был разгар немецкой атаки. С другой стороны Клемансо передал команданте Франсуа Марсалю все дела касающиеся России в связи с экономическими интересами Франции. Записки эти были переданы ему, и 1-го апреля я с ним имел разговор.

4-го апреля Лиоте пожелал переговорить со мной. У него была первая записка. Я передал ему и вторую, а вчера послал ему и Франсуа Марсаль короткий проспект.