Федор Палицын - Записки. Том I. Северо-Западный фронт и Кавказ (1914 – 1916)

В многих явлениях современных войск я все-таки не разбираюсь с достаточной ясностью. Сама турецкая сила мне не ясна, и в этом отношении, наверное, Юденич, Пржевальский и местные деятели лучше меня разбираются. Наконец, местные условия, характер и свойство снабжения, а главное, настроение и состояние наших войск им виднее и то, что на основании стекающихся сюда сведений, мне кажется опасным, не благоразумным и не соответствующим, на самом деле не так. Вообще данные оперативные и административные не могут дать разноречивых заключений; но на самом деле это не так.

На юге и на западе Юденич не хочет уступать ни на шаг и остается в положении, которое создалось неудачными боями в конце августа. Есть ли это признак силы воли, упорства. Да, если за этим последуют действия по атаке турок. Но он уже теперь пишет, что отойдет, а раньше, рассчитывая не на успех, а на победу, считал возможным, заняв район Огнота, разбив или оттеснив турок, выслать одни лишь авангарды, а к зиме отойти. Почему же теперь держать войска, которые, по-видимому, активно действовать нe могут, в положении, где туркам легче нас разбить, легче нанести нам ущерб, а не стать так, когда сделать это будет труднее. Почему наше боевое расположение не может обратиться в сторожевое (если мы атаковать не можем), а боевое займет более прочное положение. Это относительно частей Крутеня и Абациева. 4-й корпус в особенном положении. Мне кажется, что Юденичу не совсем ясно общее наше положение и вопрос о нем в общем им не разобран и не решен. Он стоит на точке зрения не уступать, ибо, как сказано в одной из телеграмм, это обозначало бы, что мы признаем себя побежденными.

Точка зрения весьма почтенная, если она не противоречит общему положению. Если бы впереди наши средства позволяли бы нам теперь же или через несколько дней перейти к активным действиям на южном фронте, то дело другое, но если Юденич остается в том же пассивном положении, то оставаться в растянутом пассивном расположении не следует. О необходимости выделения резервов он думает, но от дум легче не будет. Надо это сделать и тогда на юге по крайней мере мы можем приобрести некоторую устойчивость, которая позволит нам, даже обороняясь, применять активные начала. А теперь этого последнего налицо не имеется. Если его нет, держаться в тонких больших линиях в 100–1000 шагах, может быть, больше, на склонах массива 2260, 2113, 2050 – нет смысла. А мы держимся. Какие к этому побудительные причины? На них мы держимся с вечера 28-го августа, т. е. 11 дней.

Я думаю, что мы занимаем не столь опасное и не столь беспричинное расположение, но телеграмма от 4-го или 5-го указывает, что мы стоим там же, где были. Вот в этом загадка, если только мы не попытаемся снова взять позицию 2260. Можем ли мы ее взять, или не можем – это другой вопрос. Я нахожу по разным данным, что не можем. Юденич, может быть, обратного взгляда. Но оснований у него в Эрзеруме, сколько у меня в Тифлисе. Оба мы вдали, он на 120, а я на 420 верст. Туда вчера или 6-го поехал Абациев. Может быть, он разрешит этот вопрос, если только он объедет войска, осмотрит позиции турок и наши и решит этот вопрос на месте. Но на это должно пойти 3–5 дней и турки могут своими ударами нас предупредить. Говорят, они потрепаны, истощены. Возможно. Но у них тоже 11 дней отдыха.

Наше расположение для обороны, даже только по форме, не выгодное. И великий князь это знает и чувствует. Недаром он крестится, каждый раз, когда телеграмма гласит «ничего существенного». Но сделать он ничего не может.

Телеграфирует он Юденичу часто, но существо дела остается нетронутым. Все боятся коснуться его; вероятно, Болховитинов тоже, ибо моя справка от 23–25 VIII его не убедила. Повторяю, мысли и действия Юденича за этот период мне неизвестны. Может быть, Болховитинов послал ему копию с моей справки; это проще. Сам он боится самостоятельно выступить. Если бы я был Командующим, поступил бы, вероятно, как думаю, но лезть с советом не буду, ибо, повторяю, многое мне в существе нашей борьбы неясно. Исходя из общего ясно, что следует делать. Первым делом отстранил бы Яблочкова и назначил бы более способного и подходящего. И на передовую линию западного фронта смотрел бы как на сторожевую. А может быть, на самом деле, на западе, с принятием большой части фронта в ведение Яблочкова, оно так и есть. Для нас существенно одно, не потерпеть поражения ни на западе, ни на юге, а маневрировать. Пока запад не напрет – юг нам не так опасен, хотя и висит над нашими сообщениями. Но на северо-западном фронте в 1915 году мы так жили с января по август – почти 8 месяцев.

Все дело в работе Юденича, в своевременности, и тогда, кроме большого интереса, положение наше может из весьма рискованного сделаться таковым для турок. Первые шаги Юденича в августе были неудачны, и ни мастерства, ни понимания в управлении не показали, но высказали большую самонадеянность, что чрезвычайно грустно.

Турки по-видимому не готовы; не подошли подкрепления, не подвезены израсходованные запасы.

То невыгодное тактическое положение, которое мы заняли на западе и на юге, по-видимому, остается. Торопиться нашим врагам, в таком случае, незачем. Говорю со своей точки зрения и говорю с болью. Указывает это на одновременность их действий в близком будущем.

Юг турецкий будет нас удерживать, благо мы этого желаем. Мы будем рады, что отбиваемся, а запад будет напирать с нажимом от Киги, вернее, от Киги-Пельмир. Руководят ведь немцы, а не турки. K сожалению, никто здесь, да и на западе (могу указать только на Алексеева, Борисова, отчасти Головина) с немецким учением, с немецким пониманием войны не знаком, его не изучали и войну разыгрывают как маневр, иногда очень хорошо, иногда неряшливо.

Моя справка, вероятно, спрятана Болховитиновым. Мои указания на опасность положения сказались. великий князь хорошо понимает, но сделал ли он что-либо существенное – не знаю.

Заканчивая эту тетрадь, скажу то, что сказал в самых первых моих тетрадях:

Беря наших деятелей, которые стояли у руля хода событий, беря деятельность наших военно-гражданских учреждений, беря нашу интеллигенцию, совершенно не подготовленную ни школой, ни жизнью к борьбе за эту жизнь, я победоносного конца, такого, о котором говорили такие умные люди, как мои коллеги по Совету, не говорю об остальных и о газетах – не вижу.

В 1914 году я высказался, что в лучшем случае война с подготовленной и воодушевленной Германией кончится ни то ни се.

Главное – победа организованности, высшей культуры и техники должна совершиться на западе; но успех на западе будет низведен в общем бессилием на востоке. Странные слова, странные мысли. Народ, серый народ дал несоизмеримо больше, чем можно было после 1905-06 ждать. Как всегда на войне бывает, всплыло нехорошее, но ярко и сильно выступило хорошее.