Ивлин Во - Чувствую себя глубоко подавленным и несчастным. Из дневников 1911-1965

Среда, 18 февраля 1920 года Сегодняшнюю службу директор назвал «монотонной, бессвязной, мрачной». Сидевшему рядом со мной Нэтрессу в чувстве юмора не откажешь. Вошел в часовню, уселся и громко, чтобы все слышали, изрек: «Не дождетесь, чтобы я играл в ваши игры!» Сказал и лениво откинулся на спинку скамьи. <���…>

Понедельник, 15 марта 1920 года В воскресенье вечером дорисовал карикатуру на Паттока и продал ее Саутвеллу за четыре пирожка с кремом и четыре почтовых марки по полпенни. Карикатура имела огромный успех, никоим образом не соответствующий своему предмету, расхваливала ее вся школа, даже Роксберг [27] . Если мои карикатуры будут столь же популярны и впредь, то надо перестать тратить время на каллиграфию и заняться карикатурой всерьез. Буду, по крайней мере, сыт.

Воскресенье, 21 марта 1920 года «Дилетанты» активизируются. Сегодня мы собирались трижды. Утром состоялась до крайности бестолковая дискуссия политиков, после обеда – неплохая встреча интересующихся искусством, а после службы встречались – и очень успешно – литераторы. На встрече любителей искусства Барнсли прочел свое сочинение под названием «Аполлониада», его он якобы «обнаружил» в библиотеке колледжа. Этот псевдоперевод представляет собой, на что я сразу же обратил внимание, тонкую сатиру на нас, но касается она и всех остальных «Дилетантов». Просто поразительно, какие же «Дилетанты» тупицы, все до одного. Не в бровь, а в глаз. На литературном же сборище Кэрью прочел отличное эссе «Характер Гамлета». Поскольку с пьесой знакомы только мы с ним, дискуссия вылилась в спор между нами, но удовольствие я получил огромное.

Четверг, 8 апреля 1920 года Во второй половине дня отправился в кафе «Будьте как дома». Некто Соломон, жуткий маленький еврей и великий музыкант, играл нечто несусветное. Каким же варваром в музыке надо быть! Пока он играл, я весь истомился от скуки, Стела же дрожала всем телом и раскачивалась в экстазе. Вечером Барбара [28] и Алек повели меня на еженедельную встречу в клубе «Завтра». Обаятельный еврейский умник прочел эссе «Ситуэллизм [29] и поэтический застой» – статью довольно глубокую и бойко, по-журналистски написанную.

Вторник, 20 апреля 1920 года <���…> Обнаружили магазинчик с вывеской «Старые мастера». К раме одной из картин приколото объявление: «Если до конца недели у меня не будет 100 фунтов, эту картину увезут в Америку. Будет обидно, если эта страна лишится такого великолепного портрета, но Guadeamus dum iuvenes sumus [30] . Мне сейчас двадцать лет». Какая прелесть!

Суббота, 24 апреля 1920 года Очень веселый пикник в Стратфорде у Буллидзов. Взяли с собой всё для рисования, но вместо того чтобы рисовать, отправились смотреть дом с привидениями. Вечером ужинал с тетей Трисси [31] у Буллидзов. Ужин был превосходный, но после ужина допустил одну из самых своих постыдных faux pas [32] . Мадемуазель сидела в стороне и с напряженным видом вслушивалась в наш разговор, пытаясь заучить английские идиомы. Я же, совершенно про нее позабыв, принялся рассуждать о том, какая опасность для всей Европы исходит от французов. Как вспомню, так холодный пот прошибает.

Четверг, 29 апреля 1920 года Утром долго гулял с Буллидзами. <���…> Вернулись рано: у тети Конни была назначена политическая сходка. Тетя Трисси возглавляет здешних консерваторов, и они с сестрой в перерыве между прениями распивают чай с местными жителями, чтобы заручиться на выборах их голосами. На вопрос, будет ли она голосовать за консерваторов, одна старуха крестьянка ответила: «Да, мисс, пожалуй что, буду. Соседка моя – лейбористка, а ее куры всю мою зелень выклевали». Вот, если вдуматься, от чего зависят министры и министерства. Это и есть настоящая демократия.

Среда, 5 мая 1920 года С окончанием каникул кончается и тетрадь, в которой веду дневник. Последние страницы своего скупого повествования растягивать не буду; дневник, как «Жан Кристоф» [33] , – не кончается никогда. Следующий семестр обещает быть решающим: мы получаем аттестат, а от него зависит очень многое.

Суббота, 8 мая 1920 года Когда ехал к Кризу, лил дождь, а когда возвращался, ярко светило солнце. Утро было печальным, каким-то беспросветным. Поскольку дождь шел сильный, в теннис поиграть не удалось. Сидел в библиотеке, было одиноко. <���…> В этот раз Криз превзошел самого себя. Чудесно провел у него время. Мои «Розы» он понял досконально; восхищался ими и их же ругал. Предлагает написать двойной портрет язычества: неземной красоты златокудрый Аполлон, трогательно не готовый к мелочности жизни, и – по контрасту с ним – устрашающий лик похоти и распутства. Получится ли? Пили чай из чашек без ручек «Краун Дарби». Потом вновь отправились бродить по холмам, отчего на сердце стало вдруг легко. Что ни говори, а с эстетическим удовольствием физическое не сравнится. Если Лансинг чем и запомнится, так только благодаря Кризу.

Пятница, 21 мая 1920 года <���…> Чувствую себя глубоко подавленным и несчастным. Криза не будет целый месяц, а он здесь – мой единственный друг. Впервые за три года соскучился по дому. <���…> Понимаю, как мало все это значит, – и в то же время как ужасно много. Все мы плывем по воле волн; цели, которые мы перед собой ставили, давно позабыты. Мы все, в сущности, живем ради каникул и одним этим вполне счастливы. Однако бывают дни, подобно сегодняшнему, когда мы настолько физически и морально истощены, что не задумываться не можем. А ведь «только мысль – дорога в ад прямая» [34] .

Пятница, 28 мая 1920 года <���…> Читаю «Нового Макиавелли» [35] – нравится мне куда меньше, чем ожидал. Герберт Уэллс помешан на сексе. Сначала от этой одержимости испытываешь шок, потом она начинает действовать на нервы. Равно как и его хладнокровный самоанализ. Завтра, слава Богу, – в Личпоул.

Четверг, 10 июня 1920 года Завтра наша сборная сыграет в крикет со сборной Тонбриджа [36] . Нелепое благоговение школы похуже перед школой получше – отвратительно! Среди прочего, нам предписано в субботу утром в присутствии тонбриджцев усердно распевать гимны в часовне. Снобизм – вещь здоровая, но всему же есть предел.

Суббота, 12 июня 1920 года Мы все либо пишем, либо рисуем наши жизни. Одни рисуют ее карандашами, вяло и робко, карандаш то и дело ломается, и приходится брать другой или же стирать нарисованное, отчего на бумаге остаются грязные пятна. Другие рисуют тушью – твердой, уверенной рукой; их работа часто никуда не годится, нередко выглядит нелепо, смехотворно, но всегда закончена и целенаправленна. Третьи пишут в цвете, краски – яркие, богатые – кладут их мощными, размашистыми мазками. У одних композиция беспорядочная, случайная, главная тема теряется, растворяется в ненужных и бессмысленных деталях. Картина в целом представляет собой запутанный и бессвязный лабиринт. У других же – немногих избранных – композиция выстроена и продумана до мелочей. В ней нет ничего лишнего. Все самые незаметные изгибы причудливой конструкции составляют единое целое, «работают» на главную тему, в такой картине слабых мест нет.