Ивлин Во - Чувствую себя глубоко подавленным и несчастным. Из дневников 1911-1965

Новости с фронтов последнее время обнадеживают. Все говорят, что в следующем году война кончится. А некоторые – что мир будет подписан уже через несколько недель. <���…>

Чагфорд, Девон.

Написано 31 января 1944 года

<���…> Проболтавшись в одиночестве (Лора слегла со свинкой) в Лондоне, где вращался в замкнутом пространстве скуки и апатии, решил вырваться из этого порочного круга. Настрочил заявление, что хотел бы написать роман [347] , получил от полковника Фергюсона приказ ехать в Виндзор и обучать там ополченцев, заупрямился и, в конце концов, добился трехмесячного отпуска, пообещав (в случае необходимости) работать на Министерство информации. В субботу покинул «Гайд-Парк», переоделся в штатское и отправился в Пикстон. Сегодня, в понедельник, прибыл в Чагфорд с идеей на следующий же день, с самого утра, сесть за серьезный роман. По-прежнему простужен, хандрю, но чувствую прилив литературных сил, который, впрочем, сегодня вечером сменился приступом полного бессилия.

Вторник, 1 февраля 1944 года Встал в 8.30, на два с половиной часа раньше, чем в Лондоне, и трудился до десяти. Голова работала плохо, боролся с высокопарным стилем, тем не менее к ужину худо-бедно набралось 1300 слов. Пока удалось нащупать логическую связь, временну́ю последовательность, пришлось все написанное переписывать дважды, а многое – трижды. Сейчас все вроде бы встало на свои места. <���…>

Среда, 2 февраля 1944 года Сегодняшний результат – примерно 3000 слов. Пил чай с двумя подружками Кэролайн; у одной из них лесбийское прошлое, омраченное внезапной кончиной возлюбленной.

Вторник, 8 февраля 1944 года Работаю регулярно; много переписываю; за день получается 1500–2000 слов. Сегодня перечитываю, переписываю, перестраиваю. Тревожное письмо из Министерства информации: положительное решение по моему отпуску еще не принято. <���…>

Воскресенье, 13 февраля 1944 года

<���…> Завяз в пучине переписывания. Каждый день просматриваю сочиненное накануне и сокращаю. Все чаще придираюсь к стилю.

Сражение под Неттуно оптимизма не внушает. Нелегко воевать с Римом. Бомбили замок Гандольфо. Русские предлагают разделение Восточной Пруссии. Неоспорим тот факт, что теперь Германия представляет Европу в борьбе со всем остальным миром. Еще хорошо, что Япония не на нашей стороне.

Суббота, 26 февраля 1944 года Сегодня утром кончил третью главу – всего 33 000 слов; в отличном настроении отнес рукопись на почту. Только собрался, пообедав, сесть за четвертую, как меня вызывают к телефону. Звонит из Виндзора полковник Фергюсон: Министерство обороны отказало мне в отпуске, и теперь мне надлежит определиться со службой. Меня назначили адъютантом к генералу, чье имя полковник запамятовал; сказал только, что это очень славный человек небольшого роста. Еще сказал, что я обедаю с генералом в понедельник, в 12.45 в «Аперитиве». Мои надежды на еще два месяца серьезной работы перечеркнуты. Назад в пустоту и никчемность армейской жизни.

Лондон,

четверг, 2 марта 1944 года

Приехал в Лондон в воскресенье; все здесь боятся воздушных налетов, и все – в отличие от меня – какие-то серые, старые. <���…> Обедал с генералом Томасом; невзирая на мои предупреждения, взял меня к себе адъютантом. Показался мне бесхитростным воякой, но впоследствии выяснилось, что человек он ненасытных амбиций и ради карьеры готов на все. Во вторник поступил к нему в штаб на неделю, но испытание не прошел. Сегодня вернулся обратно и вздохнул с облегчением. Как видно, не понравился ему в первый же вечер, когда сел за его стол, немного выпив. Объяснил, что не могу, потакая его причудам, изменить своим многолетним привычкам. Штаб как архитектурное сооружение смотрится плачевно; как сборище людей – угрюмо и невыразительно. Раз Министерство обороны отказало мне в отпуске, придется возвращаться в Виндзор. Сейчас меня интересует только одно – мой роман.

Четверг, 9 марта 1944 года Не успел я избавиться от одного генерала, как, точно кролик из шляпы фокусника, возник другой – Майлз Грэм; на первый взгляд существо более гуманное, чем Томкинс. Я поехал на выходные в Пикстон и в понедельник утром проснулся с давним тошнотворным ощущением, которое ни разу не испытывал со времен лагеря в Стабсе. Встретился с генералом в 3.45, и тот меня обнадежил: в ближайшие полтора месяца я ему не понадоблюсь; на это время он готов отпустить меня писать книгу. Даже не верится. Тем временем я подал очередное заявление на отпуск, но ответа пока не получил.

Понедельник, 13 марта 1944 года Совершенно чудесный уик-энд в Чагфорде с Лорой. Успокоился, сегодня могу сесть писать. Вчера гулял в одиночестве и составлял в уме план работы на ближайшие пять недель. Сегодня утром пришло письмо от генерала Грэма – отказывается от моих услуг.

Вторник, 21 марта 1944 года

Сегодня отправил печатать еще 13 000 слов и вгрызаюсь в новую главу. Английские писатели, когда им за сорок, либо пророчествуют, либо обретают свой стиль. Вот и я тоже, мне кажется, начинаю обретать свой стиль.

Из Министерства обороны никаких вестей. Раньше я страдал от их нерасторопности – теперь она мне на руку.

Среда, 22 марта 1944 года Мне все время хочется, когда я пишу, чтобы все происходило в один день, за один час, на одной странице, и в результате теряются драматизм и напряжение. Поэтому весь сегодняшний день я бесконечно, до судорог переписываю и растягиваю уже написанное.

Написано в Чагфорде,

в четверг, 4 мая 1944 года

В прошлую пятницу получил письмо из отдела «по связям с общественностью»: у них для меня работы нет. Моя мания преследования вспыхнула жарким пламенем, и я написал находившемуся в это время в отпуске Бобу с просьбой помочь мне получить еще шесть полных недель для окончания работы. <���…> На следующее утро звонок; Боб помочь не может или не хочет. Недоволен, как и все генералы, тем, что тянут со Вторым фронтом. Газеты стараются нас убедить, что страна рвется в бой. Одни говорят: «Второго фронта не будет», другие: «Второй фронт будет непоправимой ошибкой, ведь американцы убегут». <���…>

2 мая Дуглас Джерролд давал ужин в честь нового архиепископа Вестминстерского, где был собран весь цвет католической литературы. <���…> Угощение смели с такой скоростью, что к 7.45, когда обычно я еще только подумываю, заказывать или нет второй коктейль, стол был пуст. Комптон Маккензи произнес прочувственную речь в духе Каннингем-Грэма [348] . «Мы собрались здесь такие разные, такие непохожие по своим взглядам, и объединяет нас только одно – любовь к его милости. Смиренно прошу его милость быть поводырем в нашем труде». Его милость за всю свою жизнь не прочел ничего, кроме школьного учебника, однако врасплох захвачен не был. Не теряя самообладания, похвалил палату общин за Билль об образовании и за Амгот в Сицилии, сказал, что цензура призвана помогать писателю, а не мешать ему, сказал, что нами гордится (было бы за что) и сел. Человек он невзрачный, хитрый, самодовольный, типичный обыватель, напрочь лишен обаяния. После ужина обошел сидящих за столом и перекинулся словом с каждым в отдельности. Не сказал при этом ничего интересного. За ужином слева от меня сидел Грэм Грин, а справа – Холидей Сазерленд [349] – хвастался своим успехом у издателей. Сказал, что если у него и есть нелады с грамматикой, то это предлоги. «Какие именно?» – «Lest» [350] . Я призвал его прочесть Фаулера [351] . Ужин кончился, но гости не расходились; поскольку присутствовавшие привыкли выступать на банкетах с речами, а в этот вечер отмалчивались, все принялись наперебой цитировать друг другу наиболее колоритные пассажи из своих наиболее успешных выступлений. Я ушел вместе с Грэмом Грином раньше, чем его милость, в надежде, что архиепископ поймет: меня призывает воинский долг. <���…>

Воскресенье, 7 мая 1944 года Работа застопорилась. Почему? Месса в Гидли. Читаю «Гордость и предубеждение» – не та книга, после которой хочется сесть за письменный стол.

Читать дальше