Герман Нагаев - Дегтярев

— Сложна она, деталей много, от этого они мелкие, непрочные. Работать не будет.

Действительно, винтовку Браунинга забраковали. Она не выдержала положенных испытаний.

Встреча с Браунингом и знакомство с его винтовкой о многом заставили подумать Дегтярева. Он окончательно убедился в том, что заграничное оружие еще очень несовершенно. Ему захотелось изобрести свое русское оружие, которое оказалось бы самым лучшим и самым надежным в мире.

Срок службы Дегтярева в солдатах подходил к концу. Василий нередко задумывался над тем, что будет делать по окончании службы: останется здесь или поедет в Тулу? Ему хотелось осмотреть город, порасспросить: нельзя ли где поблизости снять комнатушку? Но солдат стали содержать еще строже, в город не отпускали. Офицеры старались, чтобы солдаты поменьше знали о событиях, происходивших в России. Однако солдатам удавалось узнавать почти все новости. Провал войны с Японией вызвал среди них глубокое возмущение. Они открыто ругали незадачливых генералов, а втихомолку и все правительство во главе с царем.

Бессмысленную гибель многих тысяч русских солдат и почти всего посланного на восток флота нельзя было ни оправдать, ни простить. Солдаты начинали понимать, что в этом позорном поражении виновато бездарное и насквозь прогнившее самодержавие.

Больше всего их возмущало то, что одной из причин поражения в этой войне был острый недостаток в русских войсках оружия, боеприпасов. Вернувшиеся из-под Мукдена солдаты рассказывали о том, что русские воины нередко сидели в окопах без патронов и, подпустив неприятеля вплотную, бросались в штыки.

Но храбрость солдат не всегда могла спасти отчаянное положение на фронте.

Преступную беспечность царского правительства Дегтярев и его товарищи могли наблюдать и здесь, в Ораниенбауме. Они были свидетелями того, что новейшее автоматическое оружие начали завозить в Россию лишь после того, как разразилась война. К началу русско-японской войны станковые пулеметы были в частях большой редкостью, а обучение пулеметчиков началось лишь перед самой войной.

В середине января от солдата, вернувшегося из петербургского госпиталя, Дегтярев и его товарищи узнали о кровавой расправе с безоружными демонстрантами на Дворцовой площади.

С каждым днем в казарму проникали все новые и новые слухи об этом преступлении.

На солдат эти известия производили ошеломляющее действие: в мастерской никто не хотел работать, все ходили понурые, мрачные.

— Будучи потомственным рабочим, — рассказывал впоследствии Дегтярев, — я переживал эти события очень болезненно.

Кровавые события 9 января зажгли сердце Дегтярева ярой ненавистью к царю и всему самодержавному строю. Он понял, что на борьбу с царизмом встает мощная сила — революционный трудовой народ.

Чувствовалось, что назревают бурные события. Прокатившаяся по стране весть о революционном восстании на броненосце «Потемкин» не могла не взволновать солдат.

Солдатская служба в то время была унизительной и тяжелой. Многие офицеры отличались грубостью, ругались непристойными словами, а при случае пускали в ход и кулаки.

В роте, где служил Дегтярев, был небольшой, черноглазый и черноусый офицерик, прозванный «Гнусом», от которого солдаты буквально плакали. Гнус придирался ко всему: к оторванной пуговице, к плохо оправленной рубашке, к рябому лицу, к кривым ногам, к смелому взгляду — и при этом обязательно угощал солдата зуботычиной.

Дегтярева спасало то, что он находился в нестроевой команде, где, к счастью, таких «служак» не было.

И все же он с нетерпением ждал того часа, когда, наконец, ему удастся вырваться из гнетущей казарменной атмосферы.

Но вот подошла осень, кончился срок службы. Василий был свободен.

За пять лет, прожитых в Ораниенбауме, ему ни разу не удалось по-настоящему осмотреть город. И сейчас, выйдя из стен казармы, он отправился вдоль улицы, совершенно не думая о том, куда она ведет.

Вскоре Василий подошел к старинному, в осеннем наряде, парку. Долго бродил он по тенистым аллеям, шурша опавшими листьями.

Но вот аллея кончилась, и Василий как зачарованный застыл перед небольшим прудом, в темных водах которого отразился великолепный белокаменный дворец.

Узкой густой аллеей, окаймляющей пруд, Василий подошел поближе к дворцу. Сквозь открытые окна ему хорошо было видно роскошное убранство комнат: гобелены, картины, ковры, множество всевозможного оружия.

Сторож — дряхлый худенький старичок, заметив постороннего наблюдателя, подошел к нему.

— Засмотрелся, солдатик? — мягко спросил он.

— Никогда не видел таких чудес, — сказал Василий, — будто это и не людьми создано.

— Нет, любезный друг, все это сделали простые русские люди, вроде как мы с тобой. Сам-то откуда будешь?

— Тульский я.

— Из мастеровых, значит. В Туле, известно, все мастеровые. Вот видишь, оружие-то развешано? Оно, говорят, почти все туляками сделано. Так и другое разное. Все народ делал. Крепостные мужики... Дворец-то этот, сказывают, еще князь Меншиков, друг Петра Великого, строил...

Покурив с дедом, Василий вышел из парка. Ему хотелось осмотреть все достопримечательности Ораниенбаума и обязательно увидеть море, которое давно манило его к себе.

Скоро дорога свернула в сосновый бор и стала подниматься в гору. Василий шел, вдыхая бодрящий смолистый воздух.

Вдруг сосны стали редеть, и за ними открылся безбрежный морской простор.

Усевшись на камень, Василий долго смотрел в серовато-синюю даль и думал о жизни.

Она представлялась ему таким же безбрежным морем. В ней, как в море, можно было наметить много разных путей. Но из всех этих путей надлежало выбрать один...

И Дегтярев выбрал его. Он принял твердое решение посвятить свою жизнь оружейному делу.

«Но как быть, — размышлял Василий, — ехать в Тулу или работать здесь?..»

Сердце его рвалось в родные места, к небольшой речке Упе, к яснополянским лесам.

«Тут я буду, как бобыль, а там свой угол, родные, близкие...»

Все складывалось к тому, чтобы ехать в Тулу, но жаль было расставаться с полюбившейся ему оружейной мастерской, с добрым наставником Филатовым, с мечтами об изобретательстве, которые здесь еще больше окрепли и не давали ему покоя.

Утром Дегтярева неожиданно вызвали к Филатову.

— Оставайся у нас вольнонаемным, — предложил он Дегтяреву. — Тебе, брат, учиться надо, а в Туле ты новому не научишься. Оставайся, дело тебе дам хорошее.

— Я бы охотно, да домой тянет!

— Ну что ж, съезди домой, повидайся с родней, погости, осмотрись, женись, а потом с молодой женой и приезжай. Место оставлю за тобой.

Василия обрадовало это предложение. Дав Филатову слово вернуться обратно не позже чем через месяц, он стал собираться на родину.