Моисей Губельман - Лазо

Но этому не суждено было осуществиться.

Во многих районах Сибири коммунисты организовывали и срочно отправляли вооруженные силы для ликвидации мятежа. Прибывшие в Иркутск красногвардейские отряды из Красноярска, Канска, с Енисея, Черемховских угольных копей и из других мест, ознакомившись с заключенным «Договором о мире», были крайне возмущены. Они заявили решительный протест против такого «мира», который фактически ликвидировал советскую власть. Штаб революционных войск предъявил мятежникам ультиматум о безоговорочном признании советской власти, о полном разоружении, сдаче советским органам всего оружия и демобилизации. Для ответа мятежникам было дано двадцать четыре часа.

Белогвардейцы, предвидя неизбежное поражение, вынуждены были согласиться с предъявленным им ультиматумом.

Так Красная гвардия сорвала позорный договор и восстановила советскую власть в Иркутске в декабре 1917 года.

Организаторы мятежа — полковники царской армии Скипетров, Иванов и Никитин укрылись у своих вдохновителей в одном из иностранных консульств Иркутска.

Центральный исполнительный комитет Сибири, штаб революционных войск и Иркутский комитет партии находились в предместье Иркутска — Глазкове. Подступы к нему охранялись красногвардейцами.

Вскоре после капитуляции мятежников к пропускному пункту Глазково с белыми флагами подошла группа иностранцев. Назвавшись консульским корпусом, иностранцы просили доложить «новой власти» просьбу принять их по важным делам.

Центральный исполнительный комитет Сибири поручил принимать консулов Сергею Лазо и Борису Шумяцкому. Лазо в совершенстве владел французским языком, а Шумяцкий являлся представителем центральной власти.

В большой, хорошо обставленной комнате за широким столом, покрытым красным сукном, в кресле с высокой резной спинкой сидел совсем еще молодой человек со слегка пробивавшимися черными усиками. Он был в военной гимнастерке, подпоясанной широким ремнем. Рядом с ним — коренастый, плотный мужчина несколько постарше.

Когда консулы вошли, Лазо встал, и в ответ на приветствия гостей, произнесенные на ломаном русском языке, поклонился и сказал по-французски:

— Прошу вас принять наше глубокое уважение и прошу садиться, господа.

Иностранцы оживились. Им понравился этот молодой человек. Он так вежлив, так чудесно говорит по-французски, так приветливо их встречает…

— Вы учились в Париже? — улыбнувшись, спросил французский консул.

— О нет, — ответил Лазо, — образование я получил в своем отечестве. Чем обязан штаб революционных войск вашему посещению, господа?

— Я и мои коллеги вынуждены побеспокоить вас в связи с печальными событиями, — начал консул.

— Готовы выслушать вас, господа.

— Разрешите мне от имени представителей четырех государств — Соединенных Штатов Америки, Англии, Японии и Франции — коротко изложить цель нашего посещения, — продолжал французский консул. — Вы отлично говорите на моем родном языке, и я полагаю, что нам не так уж трудно будет договориться.

— К сожалению, знание языка еще ничего не определяет, месье, — ответил Лазо. — Как вам известно, со многими соотечественниками мы не можем договориться, хотя с малых лет говорим на одном и том же всем нам родном языке. Так слушаем вас, господа, — добавил он, нетерпеливо посмотрев на часы.

Кивком головы американский консул дал понять французскому коллеге, что пора приступить к делу. И тот начал:

— Мы хотели бы потребовать, ну не потребовать, просить от вас письменной гарантии о неприкосновенности жизни, имущества, торговли и всех других видов занятий иностранных подданных. Положение в городе… разбушевавшаяся стихия…

— Не стихия, а организованные действия революционных сил, подавивших мятеж, — поправил Шумяцкий.

— Формулировка не меняет сути, месье. Наши подданные не могут считать себя в безопасности при таких действиях.

— Вам не следует беспокоиться, господа, — ответил Лазо. — Безопасность иностранцев, как и всех граждан республики, обеспечивается советской властью. А что касается «торговли и всех других видов занятий», то мы не уполномочены обсуждать с вами этих вопросов. Если угодно, можем рекомендовать вам обратиться к центральной советской власти, в Москву, в Совет Народных Комиссаров. Какие еще имеются вопросы к нашему штабу?

— Позвольте мне, — наклонив слегка голову набок, сказал японский консул, и все лицо его как бы растворилось в широкой улыбке.

— Пожалуйста.

— Мы все очень озабочены судьбой наших старых друзей, ваших соотечественников, многоуважаемые господа.

— Очень признательны вам за беспокойство о наших соотечественниках, — с едва уловимой иронией ответил Лазо.

— Наша дружба с Россией уходит вглубь истории, — продолжал японский дипломат. — Нам тяжело наблюдать…

— Что именно? — перебил Лазо.

— Русское офицерство очень тяжело переживает события последних дней! — патетически воскликнул представитель Японии.

— Не находите ли вы неуместным вмешиваться во внутренние дела России, господа? — спросил Лазо.

— О, глубокоуважаемый господин. — Собеседник все больше и все назойливее улыбался, пытаясь своей улыбкой расположить к себе. — Гуманность интернациональна. Она не знает границ. Поверьте, лишь чувства человечности вынуждают нас обратить ваше внимание на братоубийственную войну. Все, что происходит на улицах города, вне норм современной цивилизации.

— Не можем с вами не согласиться, что гуманность— чувство общечеловеческое, — сказал Лазо. — Но думаю, что если бы некоторые поборники мировой цивилизации не способствовали нарушению порядка в Иркутске, удалось бы избежать братоубийственной войны.

Наступила неловкая пауза.

— Я хочу разрешить себе внести деловое предложение, — высокомерно подняв голову, начал представитель самой могучей в то время колониальной державы— царицы морей, остановив жестом японца, который хотел что-то сказать.

— Просим, — ответил Лазо.

— Справедливость требует, чтобы вы согласились хотя бы оставить оружие юнкерам и офицерам. В целях самообороны, конечно, — добавил английский консул. — Весь культурный мир будет возмущен, узнав, что цвет нации в России оставлен безоружным перед лицом темных сил.

— Думаю, господа, — сказал Лазо, — что заботу о цвете русской нации справедливее всего поручить русскому народу. Он более других заинтересован в благополучии цвета своей нации. Не так ли, товарищ Шумяцкий?

— Конечно, так и только так, — ответил Шумяцкий.

Американский консул все время молчал. Он, видимо, выполнял роль тяжелой артиллерии и должен был выступить на арену борьбы в самую критическую минуту. Довольно ясные и недвусмысленные ответы Лазо и Шумяцкого, их твердая позиция вынудили представителя США бросить в игру последний козырь, который, как ему казалось, должен сразить «красных» наповал.