Григорий Ревзин - Риэго

— Стой! Этого офицера — в штаб! — кричит кто-то над ним по-французски [20] Сведения о жизни Рафаэля Риэго в период освободительной войны 1808–1814 годов отрывочны и противоречивы. Некоторые авторы склоняются к версии о раннем его пленении — в 1809 году, другие же приводят факты, свидетельствующие об его участии в герилье и захвате его французами только весною 1812 года. Последнее кажется нам более правдоподобным. .

Дон Рафаэль, послушайтесь совета соотечественника, оставьте ваше упрямое «нет»! Вы успели восстановить против себя всех офицеров лионского лагеря. Что толку в вашем упорстве, когда из пленных уже сформирован испанский легион?

С удивлением смотрит Риэго на новое начальство. Впервые с ним говорят на его родном языке.

Испанец в форме французского офицера протягивает Рафаэлю номер официального «Монитера» и показывает обведенное красным место:

— Смотрите, сам бывший король, имя которого написано на знаменах ваших бунтовщиков, просит императора оказать его брату дону Карлосу честь, от которой вы так неразумно уклоняетесь.

Риэго берет, почти вырывает у него из рук газету.

— Вас, может быть, затрудняет французский текст?

— Не настолько, чтобы не разобраться.

Читая медленно, по слогам, Рафаэль вникает в смысл опубликованного в газете письма. В подобострастных выражениях Фердинанд просит Наполеона предоставить дону Карлосу командование одной из дивизий великой армии, сосредоточенной в Польше против России.

Комендант этапа отводит глаза от посеревшего лица офицера. Надо поскорей покончить с этим…

— Сеньор Риэго, три месяца вы терпите немалые лишения. Но что тут поделаешь? Франция напряжена в последнем усилии, и ее великодушие в отношении вас может выразиться только в забвении прошлого и предложении боевого содружества.

Риэго не слушает. Он нервно теребит жесткую, всклокоченную бороду, трет шершавой ладонью воспаленные глаза.

Это удар в спину… Вся непомерная низость Фердинанда на мгновение встает перед его внутренним взором.

Далекая, утраченная родина, терзаемая полчищами Наполеона… Бойцы, истекающие кровью во имя верности «Желанному»… А здесь «Желанный» просит чести водить эти полчища!

Но это только минутное прозрение: правда слишком горька и жестока, чтобы принять ее. «Не может этого быть! Они составляют подложные документы, чтобы поколебать испанскую верность…»

А тюремщик вкрадчиво продолжает:

— Мы знаем, дон Рафаэль, о ваших военных талантах. Вас ждет лучший батальон легиона.

Если бы возмущение и гнев имели материальную силу, они испепелили бы этого презренного перебежчика, Рафаэль вкладывает весь жар своего сердца в слова, которые он бросает в лицо офранцуженному:

— Нет, нет и нет! Вы слышите: нет!

О Риэго забыли.

Немногие пленные, не пожелавшие вступить в ряды французской армии, оказались предоставленными самим себе. Им не досаждали строгостями. Требовалось только присутствие на утренней перекличке и ночевка в казарме.

Пленные добывали себе пропитание кто как мог. Герильеры из крестьян вырезывали свирельки и на перекрестках улиц протягивали их прохожим. Кто половчее, накладывал руку на чужое добро. Несколько горячих голов затеяли побег, но их поймали и подвергли жестокой порке.

Риэго с трудом оторвался от одолевавшей его мысли о побеге. Взяло верх благоразумие: граница далеко, по-французски говорит он плохо — никаких шансов на успех.

Просить милостыню или воровать он не мог. Он стал предлагать на рынках хозяйкам донести до дому корзины со снедью. Но лионские матроны шарахались от оборванного бродяги с заросшим лохматей шерстью лицом. Его выталкивали с барж, пришвартованных к набережным Роны: «Обойдемся своими оборванцами!»

Однажды он взялся вычистить выгребную яму. Румяный домовладелец с золотыми брелоками на круглом животе пообещал целый франк. Рафаэль выполнил работу, но в награду получил здоровенного пинка в спину: по характерной, отягченной на испанский лад речи почтенный буржуа узнал в нем военнопленного. Риэго пробовал настоять на уплате, но француз раскричался, стал грозить полицией.

Риэго жестоко голодал и еле волочил ноги.

В дождливый осенний день стоял он, прислонившись к фабричной стене, охваченный непреодолимой слабостью. За двое суток он проглотил лишь несколько ложек капустного навара, которым его угостил под городским мостом сердобольный бродяга.

Тяжелая рука опустилась на плечо Рафаэля, чуть не повалила его наземь.

— А, гидальго, дон Дуэро-Кабаллеро-Артиллеро, работы ищешь? Пойдем, пойдем! Больно ты отощал, братец, но работа у меня не тяжелая. Я сегодня же сделаю из тебя блузника. Только сбрось с себя это подобие мундира, а то мне все будет казаться, что это ты всадил мне пулю вот сюда!

Фабричный мастер весело хлопнул себя по ляжке.

— Видишь, хромаю… От одного взгляда на твои испанские лохмотья могу взбеситься, как подколотый бык на мадридской арене.

Пока дошли до ворот, словоохотливый лионец успел рассказать Рафаэлю историю своего похода за Пиренеи, присовокупив собственные политические воззрения и оценку событий на русском фронте войны.

Риэго стал подметальщиком на шелкоткацкой фабрике. Отношения между ним и неожиданным благодетелем были просты и надежны: мастер забирал себе половину его заработка. Но гроши, перепадавшие Рафаэлю, казались ему большим богатством. Он ел каждый день и даже купил у старьевщика рабочую блузу.

Каста Альварес, бесстрашная защитница Сарагосы (Национальная библиотека, Мадрид).

«На это тяжело смотреть!» (Ф. Гойя).

Наконец-то угомонился зверь, терзавший острыми когтями его внутренности. Но место голода заступили душевные муки.

Возвращаясь в казарму после двенадцатичасовой работы, Рафаэль не находил себе покоя. Пыткой было чтение военных реляций французской штаб-квартиры в Мадриде. Орудовать метлой, когда, быть может, решаются судьбы Испании!

По утрам, торопливо ополаскивая бледное от бессонницы лицо, Риэго думал с тоской: «Еще один зря потерянный день!..»

Однако никогда еще не приходилось ему так много и плодотворно размышлять над жизнью. Чужая страна, незнакомый народ, новая среда — фабричный рабочий люд. Националистические предрассудки уступали место суждениям, основанным на жизненном опыте.

Каким откровением для Риэго было отношение к нему французов-мастеровых! «Проклятые французы» не питали вражды к «проклятому испанцу». Дружески посмеиваясь над его неловкой французской речью, они часто помогали советами, нередко делили с ним скудный свой завтрак, звали после работы к себе. Отзывчивое сердце Риэго платило этим простодушным людям привязанностью.