Вадим Прокофьев - Степан Халтурин

— Вы, Михаил Родионович, не глядите, что мы меньше вашего прочли, а все же читали, и не одни ряженые брошюры, мы и Чернышевского знаем, Лассаля с Прудоном тоже почитывали. И все же не верится как-то, что сельский житель социалист да, как вы изволите говорить, человек будущего. Мы, рабочие, на себя больше надежды имеем. Ваш брат, интеллигент, вон в народ ходил, а что выходил — крестьяне-то не взбунтовались. Да о чем толковать, сами знаете. А поглядите, что в это время в городах, на фабриках и заводах делается? Обо всей России мне неизвестно, да вот в одном Питере в семьдесят четвертом году было десять стачек, да в этом году на Семянниковском заводе две с половиной тысячи рабочих бастовало, а в январе волнения были на Максвелле, и это после того как многих рабочих, кто был связан с вами, арестовали, выслали на родину.

Степан сидел на кончике стула, внимательно слушая собеседников, посматривая на них исподлобья умными глазами, в которых по временам появлялось выражение добродушной насмешки.

— Михаил Родионович, в прошлый раз, когда мы виделись с вами, вы собирались в Мелитополь в народе агитировать. Как сходить-то удалось? — В словах Смирнова была скрытая ирония, он собирался продолжить спор с Поповым и подзадоривал его.

Но к удивлению слушателей, Михаил Родионович расхохотался, невольно заражая весельем рабочих.

— И не говорите, вот «сходили» так «сходили», едва ноги унесли. Я-то еще ничего, к деревне привычный, а у меня дружок один, в Павловском училище на офицера готовился, потом утопил свой мундир в Неве да и подался с товарищем за Дон, на рыбную ловлю наниматься. А надо вам заметить, происходит он из богатой дворянской семьи и делать толком ничего не умеет. Пожил он этак недельку в рабочем бараке и нашел на своей рубахе вшей. Удивился.

«Первый раз, — говорит, — белых блох вижу», Ну, конечно, рабочие его на смех…

Трактир так и грохнул хохотом, из бильярдной выскочили игроки послушать, что рассказывает студент. А Попов продолжал:

— Застал я его на берегу Дона, где мы должны были встретиться. Смотрю, что за чертовщина, бегают два здоровенных детины друг за дружкой, один визжит, а другой, ровно как гусак какой, гогочет. Пригляделся, вижу в руках у одного змея, мертвая, конечно, и вот он старается змею эту за шиворот моему другу засунуть. А тот бледный и удирает во все лопатки. Окликнул их, спрашиваю: «Что это вы делаете?» А тот, кто змею держал, и отвечает: «А вот подготавливаю его в народ. Боится змеи, что за народник из него!»

Хохот в трактире заглушил последние слова Попова, стекла и посуда жалобно звенели.

Халтурин, смеясь со всеми, никак не мог понять, почему Попов, убежденный пропагандист, ходивший в народ, чуть ли не издевается над неприспособленностью и незнанием народа со стороны своих товарищей.

Между тем это было не случайно. Из «большого похода в народ» в 1874–1875 годах народники возвратились обескураженные, значительно растеряв свои ряды в результате правительственных репрессий. Крестьянин не поднялся на бунт и не внял социалистической пропаганде. Это вселяло уныние и растерянность. Кое-кто пытался себя утешить: «де-мол, крестьяне нас не поняли», но большинство пропагандистов честно признались, что не знают крестьянина, не понимают его. Народники, обращаясь к крестьянам, проповедовали им бунт во имя социализма, а крестьянина интересовала земля. Ему мерещилась и воля, но деревня ее понимала по-своему. Вольные — значит свободные от тягостных выкупных платежей, невыносимого состояния «временнообязанных», все еще гнущих спину на помещичьей запашке. Вольные от помещичьей кабалы — дальше этого крестьянин и не заглядывал. Такие неутешительные выводы требовали перестройки всей работы с народом, изменения тактики.

Пересматривая тактику, решили, что нужно вместо пропаганды социализма и анархии вести агитацию на основе «народных требований» сегодняшнего дня. Крестьянин мечтал о земле и воле от помещика— это было его требование, оно должно было стать требованием народников, их программой. Второй вывод напрашивался сам: нельзя расшевелить крестьянина на бунт «кавалерийским наскоком», «летучей», «бродячей» пропагандой. С «истинным социалистом» необходимо длительно работать, общаться ежедневно, ежечасно. А потому не хождение в народ, а поселение в народе — вот новая тактика, новый способ действия.

Теперь, как бы опомнившись, народники заговорили о необходимости крепкой централизованной организации, которая направляла бы деятельность поселенцев, помогала бы им деньгами, литературой, охраняла бы от репрессий правительства. В 1876 году началось создание такой организации, которая позже, с появлением журнала «Земля и воля», получила то же название. Создателями народнической партии были Марк Натансон, Александр Михайлов, Дмитрий Лизогуб, Георгий Плеханов, Валериан Осинский, немного позже к ним присоединились Вера Фигнер, Юрий Богданович и многие другие.

Но «хождение в народ» оставило неприятный осадок в умах этих людей. Поколебалась вера в народ, в крестьянина, появилось смутное сознание своей оторванности от народа. И, как бы страхуя себя и будущее революционное движение от «инертности масс», землевольцы резервировали в своей новой программе пункт, говорящий о «дезорганизаторской деятельности» против правительства, пока еще стыдливо скрывая за этими словами допустимость и необходимость борьбы террористической, борьбы с отдельными представителями царской администрации, но не террора во имя завоевания политической власти. Об этом пока еще не думали. «Террор был заговором интеллигентских групп. Террор был совершенно не связан ни с каким настроением масс. Террор не подготовлял никаких боевых руководителей масс. Террор был результатом — а так же симптомом и спутником — неверия в восстание, отсутствия условий для восстания» [2] В. И. Ленин, Соч., т. 10, стр. 99. . Так наметился теоретический отход народников от народа, практически же это означало ослабление их деятельности прежде всего в среде городского пролетариата.

В конце 1875 года Халтурин при помощи все того же Котельникова устроился на работу в мастерскую наглядных пособий, организованную нечаевцами Л. и П. Топорковыми. Но эта работа совсем не удовлетворяла Степана. Проводя целый день в мастерской, где трудилось еще несколько распропагандированных нечаевцами рабочих и бывших студентов, Халтурин чувствовал себя одиноким, оторванным от рабочего мира фабрик и заводов Петербурга. А он уже не мог быть вне рабочей среды. Период ученичества в революционном пролетарском движении для Степана заканчивался. Халтурин сознавал, что он может быть полезен этому движению и искал более широкого поля деятельности. Поэтому в марте 1876 года Степан переходит работать столяром на Александровский механический завод Главного общества российских железных дорог.