Федор Грачев - Записки военного врача

Обстрел? Нет, снаряды не падают на улице.

У набережной Невы толпа. Стволы орудий кораблей Краснознаменного Балтийского флота подняты кверху. Жерла изрыгают смертоносный огонь. Пламя выстрелов. Над кораблями не то дым, не то изжелта-сизый туман.

— Ать! — при каждом залпе громко приговаривает стоящий рядом со мной мужчина. — Будут рылом хрен копать!..

Впереди нас старушка с посохом. Заплесневелый темный салоп повязан шерстяным платком. Она то и дело крестится:

— Комуждо воздатся по делам его! Антихристы!..

— Бабуля, гроза грозная подымается! — кричит ей в ухо «атькающий» мужчина.

— Слышу, родненький, слышу! — обернулась богомольная женщина. — Так им, окаянным! Таскал волк — потащили и волка!..

Бабуля туже завязала за спиной платок и пошла дальше, шаркая подшитыми валенками.

Набережная содрогалась от залпов орудий.

«Не та ли это „кукарача“, — подумал я, — которую артиллеристы обещали писателю Фадееву дать фашистам, чтобы запомнили на десять поколений?»

Канонада продолжалась около двух часов.

На другой день, 13 января, наш госпиталь принял сто восемьдесят раненых. Они только что из боя. Почерневшие от копоти лица. Острые скулы с ввалившимися щеками. Запах пороха и гари. Крепкий дух овчины и крутого табака. Пробитые осколками шинели и полушубки.

В приемном покое дыхание январского мороза и ветра.

Нам не терпится узнать, что происходит на фронте.

— Бьем немцев…

На вторые сутки — двести раненых.

— Как успехи?

— Вгрызаемся в оборону гитлеровцев…

Заполняю историю болезни. Передо мной на носилках раненый. Он младший сержант, командир отделения 129-го стрелкового полка 45-й дивизии Шолохов Василий Михайлович. На первый взгляд бывалый боец: с потемневшим лицом и добротными, черными, лихо закрученными усами. К моему удивлению, сержанту, комсомольцу, двадцать лет.

Еще несколько раненых с усами. Это красновцы — бойцы 45-й гвардейской дивизии генерала А. А. Краснова, наступавшей в первом эшелоне на штурм вражеских укреплений, не раз громившей гитлеровцев на дальних и ближних подступах к городу.

Узнаю, что усы отращены по приказу Краснова. Этот приказ пересказал в стихах боец этой дивизии поэт Петр Ойфа:

Ночь. Санитарные машины. Еще двести солдат и офицеров.

График хирургических бригад — шестнадцать часов работы, восемь часов отдыха — был только на бумаге. Врачи потеряли ощущение времени — принимают раненых пятые сутки.

Подхожу к носилкам. Боец 131-го гвардейского стрелкового полка Рыбкин Григорий Иванович. Тяжко пулеметчику. Ранен осколком в голову и правое плечо. Очень бледен.

— Подожду, — шепчет он. — Возьмите… нашего командира Мураева…

Двадцатитрехлетний лейтенант Алексей Васильевич Мураев здесь же, среди своих девяти однополчан.

Рядом бойцы 3-го батальона 269-го полка. Как мы потом узнали, этот батальон одолел шестьсот метров невского льда за семь минут. Восемьдесят шесть метров в минуту! Предельно стремительный бросок на левый берег Невы.

И вот свершилось! Прозвучали знакомые позывные. Репродукторы разнесли по госпиталю голос диктора:

— «На днях наши войска, расположенные южнее Ладожского озера, перешли в наступление против немецко-фашистских войск, блокировавших Ленинград…»

В ординаторской воцарилась напряженная тишина. Сияющие от радости лица. Жадно ловят каждое слово диктора Левитана. Это не скорбный голос тревожных военных дней: «Наши войска оставили…»

— «Прорвав долговременную укрепленную полосу противника глубиной до четырнадцати километров и форсировав реку Неву, наши войска в течение семи дней напряженных боев, — торжественно повышая голос, чеканил каждое слово Левитан, — преодолевая исключительно упорное сопротивление противника, заняли город Шлиссельбург, крупные укрепленные пункты Марьино, Московская Дубровка, Липка, рабочие поселки номер один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, станцию Синявино и станцию Подгорная.

Таким образом, после семидневных боев войска Волховского и Ленинградского фронтов восемнадцатого января соединились и тем самым прорвали блокаду Ленинграда!»

— Ур-ра-аа! — послышалось в коридоре.

Начальник отделения Вероника Осиповна Раппе расцеловала всех врачей.

— А теперь в палаты! — заторопилась она. — Поздравим раненых!

В ординаторскую вбежала взволнованная санитарка Петрова.

— Слава те господи! — крестилась Дарья Васильевна. — Услышал бог мою молитву!

— Ты какому богу молилась? — улыбнулась Раппе. — Артиллерийскому?

Дверь в ординаторскую распахнулась. На пороге — раненый. Молчит. От нахлынувшей радости не может говорить. Стоит в дверях. Прижал ладони к лицу, будто защищаясь от хлынувшего слепящего солнца. Потом шагнул вперед.

— Товарищи… доктора! — поднял он руки. — Слышали? Блокада Ленинграда прорвана! Идемте к нам!..

В палатах восторг и ликование. Шум, гам. Знакомый, раскатистый голос диктора будоражил всех. Дожили!

Один из раненых хотел налить в стакан воды, но графин выскользнул из рук и разбился.

— Это к счастью! — крикнул кто-то.

Весть о прорыве блокады мгновенно облетела весь госпиталь. Репродукторы кричат об этом в коридорах, палатах, ординаторских, клубе. Атмосфера радостная, лихорадочно-восторженная.

Вот уже время и спать — «отход ко сну», согласно внутреннему распорядку в госпитале. Но он нарушен, его как будто волной смыло. Никому не спалось. Из палаты в палату, из ординаторской в ординаторскую по всем этажам шли люди. Вопросы, восклицания, объятия. Мне в своей жизни еще не приходилось видеть так много радости.

В эту удивительную ночь на 19 января мы слушаем по радио пламенное выступление Ольги Берггольц:

— Ленинградцы, дорогие соратники, товарищи, друзья! Блокада прорвана! Мы давно ждали этого дня. Мы всегда верили, что он будет!

Заглянул в третью палату. А там — дым коромыслом!

— Не можем уснуть. Дайте нам что-нибудь…

Вернулся к себе. Но вслед за мной Дарья Васильевна Петрова.

— Просят в третью палату, — говорит она с лукавой улыбкой.

— Что случилось?

— Просят чайку попить. Артиллерийского…

— Артиллерийского? Это что же такое?

— А бог его знает! Так староста сказал…

Иду в палату. На столе — заварочный чайник.

— Садитесь, товарищ военврач, — пригласил староста. — Просим чайку нашего отведать…

— Отче наш, что деется! — восторженно говорит Дарья Васильевна, наливая из чайника.

— Так ведь это не чай, а вино! Откуда? Не полагается это…

— Дорогой доктор, и мы так думаем! — смеется староста. — Дашенька, мне малость… Отче наш, народ русский, да постигнет кара твоя проклятых фашистов на земле и на небеси!