Валерий Поволяев - Тайны Конторы. Жизнь и смерть генерала Шебаршина

Шебаршин, естественно, стал отстаивать свою службу — иначе быть просто не могло. Сцепинский, как мог, помогал ему: с вершины того холма, на котором он находился, было хорошо видно, и связи, ниточки, за которые можно было потянуть, имелись… А утверждать приходилось все: и штаты, и бюджет, и количество уборщиц, и число служебных автомобилей.

У Сцепинского — профессора, доктора наук, — появилась новая должность: начальник НИИРПа. НИИРП — это научно-исследовательский институт разведывательных проблем. Более тысячи человек в подчинении. Все — ученые мужи.

Демократы той поры продолжали наседать — долой разведку! Явно у них за кордоном имелись свои дирижеры. Им вторили некоторые руководящие работники госбезопасности с генеральскими звездами на погонах:

— В первую очередь надо сократить НИИРП! Ну чего он, такой громоздкий, делает в «Лесу»? Урезать его вдвое!

Шебаршин призадумался: а ведь не отстанут «ребята-демократы»! Институт действительно надо поделить на две половины: шестьсот человек оставить в НИИРПе, а шестьсот человек вывести в резерв и создать институт стратегических исследований. Иначе кадры не сохранить — революционеры 1991 года дожмут ведь!

Так и поступили. И старый институт сохранили, и людей не потеряли…

После печальных событий августа 1991 года Шебаршин ушел из разведки — совсем ушел, — и в «Лесу» сразу сделалось как-то пустынно.

Сцепинский был свидетелем его ухода. Тогда вовсю работала специальная комиссия по расследованию деятельности КГБ во время путча, Сцепинский был включен в нее, — комиссии был выделен большой кабинет на председательском этаже, это был кабинет первого заместителя Председателя КГБ, — печальная была та пора… В воздухе носился запах разлуки.

Неожиданно открылась дверь кабинета, и на пороге появился Шебаршин:

— Листа бумаги не найдется?

Лист бумаги, естественно, нашелся. Шебаршин сел за стол и написал рапорт об уходе.

— Все, я ухожу. С теми людьми, которых подсовывают мне насильно в замы, я работать не буду, — Шебаршин назвал фамилию одного из сотрудников среднего звена, которого, будто мощную шахматную фигуру сразу через несколько клеток, передвигали сразу наверх в первые заместители начальника советской разведки.

Тогда разведка была еще советской, но называться ей таковой оставалось недолго, — заваливалась огромная могучая страна, и не просто заваливалась, ее заваливали силой, — вместе с нею в беду попадала и советская разведка.

Сцепинский, несколько ошеломленный — ведь с уходом Шебаршина разведка теряла одного из лучших своих специалистов, — пробовал отговорить Леонида Владимировича или хотя бы перенести этот шаг на завтра, но Шебаршин лишь упрямо мотал головой:

— Нет, нет и еще раз нет!

Голос его, обычно глуховатый, звучал теперь еще более глухо, хотя и спокойно, очень спокойно, не появились ни трещинки, ни некие обескураживающие нотки, которые должны были появиться, движения были лишены всякой суетливости.

Заявление то, перепечатанное на машинке, пошло в ход, отставка была принята. К великому сожалению профессионалов.

Через некоторое время председатель КГБ Бакатин вызвал к себе Сцепинского и целых два часа говорил с ним «про разведку», прощупывал и так и эдак, иногда задавал вопросы, самые неожиданные. Сцепинский понял, что он ищет человека на освободившееся место.

Так и хотелось крикнуть Бакатину:

— А Шебаршина вернуть нельзя?

На прощание Бакатин сказал Сцепинскому:

— Составьте мне бумагу, в ней опишите двенадцать первостепенных задач разведки.

— Почему двенадцать? — недоуменно спросил Сцепинский.

— А вы что, хотите тринадцать? — в голосе Бакатина неожиданно послышались раздраженные нотки. — Принесите мне бумагу завтра, в двенадцать часов дня.

Пришлось засесть за составление бумаги, была она непростой, к ночи Сцепинский справился с ней, перепечатал на машинке, выправил, снова перепечатал…

Было в поручении Бакатина нечто такое, что вызвало не только внутреннюю тревогу, но и скрытое сопротивление. Случается такое.

На следующий день Сцепинский был занят работой в комиссии, явился в приемную председателя КГБ не в двенадцать ноль-ноль, а в двенадцать пятнадцать — опоздал. Опоздал не по своей воле, естественно. Как человек военный он привык все делать вовремя и на вызов являться вовремя.

Пакет с размышлениями насчет разведки оставил у секретарши. Больше Бакатин не вызывал Сцепинского к себе, даже не трогал, словно бы забыл.

А уход Шебаршина оставил такой горький след, такое ощущение совершенной несправедливости, что ощущение этого не проходило несколько лет, а след… след ощущается до сих пор.

В реорганизованном Комитете государственной безопасности знаменитое ПГУ — Первое главное управление стало называться ЦСР — центром службы разведки, возглавил его известный всем Евгений Максимович Примаков — журналист, историк, арабист, академик; он предложил Шебаршину должность своего заместителя, но Шебаршин отказался, все-таки и уязвлен был — это с одной стороны, а с другой стороны, не хотелось работать с такими «профессионалами», как Бакатин.

Тем более очень скоро выяснилось, что Бакатин с преданностью, ничем не обоснованной, поглядывает в сторону вчерашних врагов и соперников и совсем иными глазами смотрит на Россию.

Передача американцам секретной схемы прослушивания здания посольства США в Москве лишний раз подтвердила это.

Примаков, придя на место начальника ЦСР, приказом № 1 назначил генерал-майора Сцепинского начальником Института стратегических исследований — РИСИ.

Правда, очень скоро сотрудникам «Леса» пришлось сдавать новый экзамен: к ним приехал Ельцин.

Сам приехал, не поленился. Собрал генеральскую группу, человек двадцать, начал проводить переаттестацию. Оглядел каждого хитро — умел делать такие глаза — и поинтересовался:

— Ну как, Примаков Евгений Максимович оправдал ваши надежды?

Все высказались «за» — оправдал, дескать.

— Ага, — произнес Ельцин многозначительно, достал из кармана ручку, открыл папку, а там — готовенький, заранее отпечатанный на компьютере указ о переназначении. — Ну что ж, тогда я переподписываю бумагу.

Ох, уж эти бумаги, бумаги, какую огромную роль они играют в нашей жизни — и если бы только в нашей… Ельцин хорошо знал это и поэтому так демонстративно проводил аппаратные и полуаппаратные игры. Со стороны выглядело это так, что он делает человеку одолжение — публично, так, чтобы это все видели, — и «выдвиженец» заранее становился его должником.

— Дальше будет разбираться Примаков Евгений Максимович, ваш руководитель, — сказал Ельцин и отпустил генеральскую группу — хватит заседать.