Валерий Поволяев - Тайны Конторы. Жизнь и смерть генерала Шебаршина

— А вы, пожалуйста, останьтесь, — сказал он Сцепинскому.

Все вышли, остались Ельцин, Примаков, Сцепинский.

— Что вы делали девятнадцатого августа девяносто первого года? — спросил Ельцин у Сцепинского.

— Находился в Белом доме, — недоуменно проговорил Сцепинский, — представлял там ПГУ. — Сцепинский невольно вспомнил, как лежал вместе с Сергеем Степашиным на полу, рядом находился автомат… Лежали тогда, переворачивались неторопливо, на душе было тревожно — никто не знал, чем закончится противостояние и вообще, останутся ли они живы.

— Все понятно, — сказал Ельцин и достал из папки второй указ — об утверждении РИСИ — института стратегических исследований и подписал его — также демонстративно, рисуясь, хотя зрителей у этого акта не было.

Но как бы там ни было, как бы ни бесились сторонники окончательного развала Советского Союза, а потом и России, которую планировали загнать в тринадцатый век и разделить ее на разрозненные княжества — на тверичей, москвичей, псковичей и так далее, — Россия уцелела и сохранила свою разведку.

— Во многом это стало возможно благодаря умелым действиям и Шебаршина, и Примакова, — не устает ныне повторять генерал Юрий Сцепинский.

И он прав.

— А генералом я стал благодаря Шебаршину, — добавляет он. — Не будь Леонида Владимировича — вряд ли бы я когда-нибудь стал директором института и носил бы когда-нибудь генеральские погоны.

Тут он тоже прав.

Август девяносто первого года надвигался неотвратимо, тяжело, то, что он грянет обязательно, ощущалось давно, только никто не знал, что это произойдет именно в августе, горячем месяце (хотя погода была прохладная).

Леонид Владимирович в своем дневнике зафиксировал все происходящее очень подробно, в деталях, причем фиксировал события не в режиме «онлайн», как принято сейчас говорить, а спустя несколько дней, когда все уже прошло некие оценочные фильтры и отстоялось.

Первое, что бросалось в глаза в предавгустовские дни — пустая суета, ненужность многих движений, которые совершали и партийные функционеры, и работники КГБ, и сам Горбачев, обладавший как президент СССР и генсек КПСС неограниченной властью. Власти у него, между прочим, было больше, чем у Сталина, а действия же были механическими, суетливыми, бездумными, как у директора сельской библиотеки, которого посадили в государственное кресло. «Так бегает и хлопает крыльями обезглавленная курица», — отметил Шебаршин, оценивая его действия.

Восемнадцатого августа, после обеда — примерно в три часа дня, — на рабочем столе Шебаршина в «Лесу» зазвонил кремлевский телефон. День был воскресный, такие высокие звонки в выходные дни бывают редко, так что ждать чего-либо хорошего от внезапного телефонного «зова» не следовало.

Так оно и оказалось.

Звонил Грушко, первый заместитель Крючкова, передал приказ шефа:

— Владимир Александрович распорядился привести в боевую готовность к двадцати одному ноль-ноль две группы «Вымпела», по пятьдесят человек в каждой, с транспортом.

«Вымпел», или ОУЦ, — спецназ разведки, именуемый Отдельным учебным центром, — это боевое подразделение, которое малым составом может взять большой город, хорошо выученная воинская часть, предназначенная, между прочим, для «действий в особых условиях за рубежом».

— К двадцати одному ноль-ноль, а сейчас уже четвертый час, воскресенье, — озабоченно проговорил Шебаршин. — И какое будет задание?

— Не знаю. Крючков звонил из машины, велел передать приказ — две группы по пятьдесят человек с транспортом.

— Кто будет дальше распоряжаться группами? С кем связываться?

— Скорее всего, Жардецкий, все будет идти через него. Больше я ничего не знаю.

Грушко повесил трубку. Шебаршин тоже опустил трубку. Аппараты правительственной связи, отлитые из прочной пластмассы цвета дорогой слоновой кости и украшенные никелированными гербами — пластины с гербами обычно ставили в центр диска, аппарат выглядел очень внушительно, — всегда вызывал у Шебаршина какое-то особое ощущение: очень часто от них исходили неприятные приказы.

Более того, такие приказы, какой поступил в этот раз, отдавались письменно, но Крючков Владимир Александрович не утруждал себя оформлением письменных приказов, и это обеспокоило Шебаршина: ведь при любом «разборе полетов» на него могли свалить вину за какой угодно промах, в котором он не был виноват.

Более того, в конце июля девяносто первого года, когда обсуждался проект указа президента СССР о порядке использования войск, подчиненных Комитету госбезопасности, Шебаршин предложил зафиксировать в тексте, что «соответствующие приказы отдаются только в письменном виде».

По стечению обстоятельств, на следующий день — девятнадцатое августа — были намечены торжества в связи с десятилетием «Вымпела». Праздник мог быть сорван.

В свое время Шебаршин требовал передать «Вымпел» другому главку (разведка ведь дело тихое, спокойное, мозговое, тут надо больше «шурупить» головой, чем размахивать кулаками — больше пользы будет), но попытка успехом не увенчалась.

Помедлив немного, Шебаршин вновь поднял трубку правительственного телефона, позвонил Жардецкому. Жардецкий Александр Владиславович был начальником Третьего главка — военной контрразведки, — но вот какая штука: причем тут военная контрразведка? Может быть, где-нибудь что-нибудь происходит, о чем Шебаршин не знает? Нет, что-то тут не то…

Жардецкий поднял трубку сразу, словно бы ждал звонка.

— В чем дело, где планируешь использовать группы? — спросил у него Шебаршин?

— Сам не знаю, — ответил тот. — Мы только что отправили тридцать пять сотрудников в Прибалтику. Может быть, группы тоже пойдут туда?

И тут — неясность. Шебаршин попросил дежурного разыскать по телефону Бескова Бориса Петровича, командира «Вымпела», и немедленно вызвать его на работу.

Прошло совсем немного времени, и в «телефонном эфире» появился Бесков, доложил, что находится на месте и приступил к выполнению приказа. Естественно, он задал тот же вопрос, что Шебаршин задал Грушко:

— Какое будет задание, куда надо будет отправляться?

— Пока не знаю, — вынужден был ответить Шебаршин.

— Какая экипировка, снаряжение? — спросил Бесков.

— И это не знаю, сообщу дополнительно.

Что-то затевалось, но что именно — непонятно. Может быть, что-то происходит у военных? Все должно было прояснить совещание у Крючкова, его назначили на половину одиннадцатого вечера. Вот тогда-то все и прояснится. Неизвестность — самое худшее в таких ситуациях, она буквально изматывает людей, нервы бывают напряжены, как стальные струны, — того гляди порвутся.