Валерий Поволяев - Тайны Конторы. Жизнь и смерть генерала Шебаршина

Но в Умань ехать не пришлось. На том же распределении к нему подошел степенный старик, одетый в добротный шерстяной костюм с академическим значком на лацкане, и произнес неторопливо, веско:

— Я предлагаю вам поступать в аспирантуру Института экономики Академии наук СССР.

Понимая, что это единственный (на ту минуту) шанс избежать трехлетнего пребывания в Умани (по закону после окончания высшего учебного заведения выпускник должен был отработать три года в месте, в которое его распределили), Маслеников подал заявление в аспирантуру и поступил в нее. Тень провинциальной Умани, в которой можно было застрять надолго, отползла в сторону.

В канун защиты диссертации — до защиты Масленников должен был съездить в Индию, уточнить кое-какие детали, — он выступил на комсомольском собрании. Выступил так, что незамедлительно сделался невыездным гражданином, командировка в Индию была отменена, а диссертацию он защитил лишь через шесть лет после этой истории…

Вот так Масленникову «везло». Не получалось у него и с жильем, хотя и комнаты, и квартиры ему давали несколько раз — в паспорте его не было штампа о московской прописке (до войны он был прописан в Москве, потом прописку потерял; последнее жилье, которое ему выделили, была двадцатитрехметровая комната в доме, расположенном около кинотеатра «Ударник», в самом центре Москвы; он эту комнату в конце концов обменял на квартиру в Московской области, на станции Железнодорожная, где и поселился).

Несмотря на запреты, он все-таки очутился в командировке за границей — на Цейлоне, где помогал местной компартии создавать программу. Масленников приглянулся и посольским работникам, и партийному руководству Цейлона, и ему предложили поработать там подольше — директором Советского дома дружбы.

Предложение Масленникову понравилось, он помчался в Москву собирать вещи — на Цейлоне надо быть «упакованным», вещей понадобится много…

Между сборами повидался с академиком Виктором Леонидовичем Тягуненко, заместителем директора Института мировой экономики, рассказал ему о своем житье-бытье.

Тот внимательно выслушал Масленникова, фыркнул:

— Судьба, на мой взгляд, незавидная — кандидату наук быть заведующим сельским клубом. Вот что, друг Аркадий… В газете «Правда» освободилась вакансия корреспондента по Индии. Поезжай-ка ты туда, это будет лучше.

Так Масленников очутился в Индии, и одно из первых знакомств, которые он завел там, было знакомство с Шебаршиным. Произошло это в середине шестидесятых годов.

Шебаршин сразу понравился ему — пришелся по душе без всяких притирок, прикидок и так далее. Именно Масленников привил Леониду Владимировичу любовь к охоте. Вместе ездили на озера, стреляли уток и гусей.

Когда поехали в первый раз — вчетвером, — Масленников снял четыре гуся, пятый подранок ушел, а напарники, приехавшие с ним на машине, не взяли ни одного, — и Масленников разделил свою добычу на всех.

Ходили и на зайцев, но зайцы в жаркой Индии не то, что у нас — они там мелкие, тощие, облезшие, незавидные, поэтому заячьей охоте посольские охотники предпочитали гусиную.

Но иногда, как они говорили, на них «накатывало» — не хотелось ни охотиться, ни бродить по болотам, где можно было запросто наступить на змею, чей яд был смертелен, хотелось чего-нибудь «большого и чистого».

«Большое и чистое» они вскоре нашли. Это было местечко, которое называлось «Сурадж Кунд», в переводе на русский — «Пруд солнца».

Проехать на машине в «Сурадж Кунд» было невозможно — не пускали густые заросли, деревья, переплетенные лианами, колючие кусты, сдирающие с машины краску, а вот пройти можно было — в «Пруд солнца» вела тоненькая, едва приметная тропка, ловко огибающая наиболее сложные непроходимые места.

Поэтому машину бросали на дороге, загнав ее в тень какого-нибудь большого дерева, а сами по тропке углублялись в густые джунгли.

Там, в джунглях, находилась древняя постройка, очень похожая на римский театр, где и представления давали, и за боями гладиаторов следили. Вполне возможно, что «Сурадж Кунд» был сооружен древними римлянами или греками.

В некоторых местах гигантская постройка уже обвалилась, поползла, в некоторых сохранилась очень хорошо. Низ здания был облицован мастерски отесанным темным гранитом… Хоть и была наполовину разрушена постройка, хоть и заросли окна и входы буйной зеленью, а исходило от здания ощущение некой обжитости, спокойствия, чего-то такого, что рождало в душе тепло; одновременно в этом месте хорошо думалось, человек понимал, что он не одинок в этом мире, а нитями невидимыми связан с другими людьми, если же он останется один, то очень скоро погибнет…

И Шебаршин, и Масленников очень любили сюда приезжать. Особенно когда в душе был раздрай, работа не клеилась, из рук все падало, дома покоя тоже не было — что-нибудь случалось и так далее. Посидишь в «Сурадж Кунде» полчаса, посозерцаешь окрестности, полюбуешься старыми развалинами, буйной зеленью, птицами, небом, золотым от солнца, и внутри все успокоится, жизнь обретет совсем иные краски, потянет к делу… И работа быстро наладится, и дома все уже в норме, ну словно бы само собою образовалось, а друзья успели приготовить какой-нибудь приятный сюрприз.

Вот такой силой обладал «Пруд солнца».

Нижняя часть здания, кстати, была залита водой — непонятно было, то ли изначально так задумывалось и конструкция «Сурадж Кунда» была построена именно на идее воды, пруда, озера, то ли постаралось время, из-под земли на поверхность выбился ключ и затопил первый этаж.

Пруд буйно зарос лотосами, необыкновенно крупными, имеющими идеальную форму, будто цветы были вырезаны художником, очень красивыми; был густо заселен змеями и лягушками. Спускаться к воде было опасно: из любого пучка травы могла выскочить змея и тяпнуть за ногу.

А Шебаршину с Масленниковым, собственно, и спускаться к воде не надо было, ни змеи, ни резные лотосы их не интересовали, интересовало другое. Нечто более высокое и мудрое.

Индия была тем самым местом, где на каждом шагу их могло ждать открытие.

Раз в неделю обязательно старались выехать на охоту. Причем, повторяю, охотились только на уток и гусей, на крупную добычу не ходили, к облавам и прочим серьезным охотничьим забавам относились отрицательно.

Посольские сотрудники, промышлявшие охотой, посмеивались над ними:

— Ну что, на дикого буйвола сходить слабо?

Да не слабо было, совершенно не слабо, просто и Шебаршин, и Масленников считали, что всякая добыча на охоте должна иметь равные шансы с добытчиками — она должна иметь столько же шансов спастись, сколько охотник имеет шансов убить ее. А идти с каким-нибудь крупнокалиберным убойным штуцером на здоровенного быка, в которого невозможно не попасть, — это не охота, а убийство.