М Стрешинский - Генерал Симоняк

Вошел Федоров, в шинели и шапке-ушанке, надвинутой чуть не до бровей. Остановился на пороге.

- Срочно вызывают меня в штаб фронта, - сказал командир полка.

- А ты не догадываешься зачем? - удивился Симоняк.

В глазах его сверкнула казацкая лукавинка. Федоров неопределенно пожал плечами.

- Во всяком случае, не вправлять мозги, - успокоил Симоняк. - Может, поужинаешь с нами?

- Нельзя задерживаться.

- Ладно. Перед дорогой выпьем по чарке. Когда еще встретимся.

Наполнили стопки, чокнулись.

- Не жалеешь, что с нами повоевал? - спросил комдив. - Правду говори.

- Что вы, Николай Павлович! Я по-настоящему счастлив. Громадное мы дело свернули.

- Не до конца. Можно сказать, что одну лапищу у гидры отрубили. Много еще воевать придется, чтобы ленинградцам спокойно жилось. Ну, доброго тебе пути, товарищ комдив... Придется нам на твое место человека подбирать...

Проводили Федорова тепло. Не стал задерживаться и Говгаленко.

- Устал так, - признался он, - что ноги в коленках дрожат...

- Иди отдыхай, Иван Ерофеевич, - кивнул головой генерал. - А меня и ко сну не тянет.

На сердце было удивительно радостно и светло. Симоняк перебирал в памяти события своей жизни. Рождение первенца. Поступление в академию. Первый орден. Генеральское звание... Нет, нет, всё это не идет ни в какое сравнение с тем, что он переживал сейчас, в эти дни, после прорыва блокады. Почему? Потому что теперь это не только его личная радость - она сливается с ликованием Ленинграда, с радостью, которую испытывает вся страна. И это согревало душу, наполняло гордостью, счастьем.

Полковник Путилов за день побывал у Кожевникова и Федорова. На вечер оставил третий, 269-й полк, в котором воевал и на Карельском перешейке, и на Ханко.

Прежде всего заглянул в батальоны. В первом за командира остался капитан Березин.

- Салтана видел? - поинтересовался Путилов.

- Так точно, товарищ гвардии полковник, - отчеканил старший адъютант.

- Поправляется?

- Скоро вернется. Медсанбатовская койка ему не по нутру.

- Знаю его характер. Что у вас делается? Как людей разместили?

Верезин коротко доложил: устроились неплохо, в пустующих домах, в крытых сараях. Людей вот маловато. Будет ли пополнение?

- Получите, - сказал Путилов. - А сейчас хорошенько подумайте о тех, кто остался. Устали ведь люди.

- Страшно устали, - вырвалось у Березина.

- Вот и пусть отдыхают. Но о караульной службе не забывать. Чтоб всюду был полный порядок.

Капитана Собакина Путилов отыскал в крохотной пристройке к каменному дому. Комбат, накинув на плечи меховую безрукавку, сидел над картой.

- Что это ты колдуешь, Федор Иванович?

- Не колдую, а истину хочу восстановить. Вы знаете, что мне командир полка сказал?

- А что?

- Ты, говорит, Собакин, на сутки раньше мог волховчанам руки пожать. Как это понимать следует? Не воевал, значит, а резину жевал?

- Ладно, Федор Иванович. Твоих заслуг никто не умаляет. А про ошибочки забывать не следует. Были они у всех нас, были и в третьем батальоне. Зря ты сейчас никчемными исследованиями занялся.

- Нет, я с генералом поговорю, - не сдавался Собакин. - Он человек справедливый, согласится со мной.

- Ты знаешь его давно?

- С Ханко.

- И всё же плохо знаешь. Сам-то он какой? Вечно ему кажется, что чего-то недоделал. Начальство его похваливает, а он, как мне сдается, испытывает при этом неловкость. А почему?

Собакин, несколько остыв, ждал, как Путилов ответит на свой вопрос.

- Мы часто говорим, - продолжал полковник, - о чувстве ответственности командира перед партией и народом. Люди привыкли к этим словам и порой не воспринимают всей их глубины. А у Симоняка это чувство в крови. Строго он и свои и наши дела судит. Иначе нельзя. Бой ошибок не прощает... А ты на Шерстнева обижаешься зря. Честное слово, зря...

- Может быть, - смутившись, сказал комбат.

Путилов перевел разговор. Видел он на улице трех солдат. Лохматые, небритые, полушубки расстегнуты. На гвардейцев не похожи.

- Я им замечание сделал. Но вы, командиры, куда смотрите?

- Смотреть-то некому, Савелий Михайлович. Из ротных один только Владимир Михайлов остался в строю. Почти всеми взводами сержанты командуют.

- Это не оправдание. Доложу комдиву - не похвалит. А он ваш третий батальон геройским считает.

- Не надо докладывать, - попросил Собакин, - всё сделаем сами.

Он сложил карту, а несколько исписанных листков разорвал в мелкие клочья.

- Всё, - повторил он, думая теперь уже не о показавшихся ему обидными словах командира полка, а о новых делах.

- Ладно, договорились, - попрощался Путилов.

Штаб полка размещался в школе. Несмотря на поздний час, там было оживленно и людно, как днем. Сам до недавних пор полковой работник, Путилов понимал, до чего много дел, самых разнообразных, первоочередных, срочных, у майора Меньшова и его помощников. Надо принять новое пополнение, проверить оружие, написать донесения о ходе боевых действий, заполнить сотни наградных листов, нельзя забыть ни об одном из героев - ни павших, ни оставшихся в строю.

Начальник штаба Меньшов, сдвинув густые кустистые брови, ворчал:

- Честное слово, в бою так не парился. Хоть караул кричи.

Замполит майор Хламкин сидел тут же. Он еще не совсем оправился после контузии, веки глаз часто вздрагивали. Хламкин коротко описывал подвиги офицеров и солдат, представляемых к награде. Помогали ему секретарь партбюро капитан Александр Сумин и молоденький круглолицый младший лейтенант Юра Гении, инструктор политотдела.

- Какой молодец, - говорил Хламкин, потрясая заполненным наградным листом. - Послушай-ка, Меньшов, что пишет Шелепа о старшем лейтенанте Аркадии Макарове: Ни на шаг не отставал он от стрелков. Часто и сам за пулемет ложился...

- Пулеметная рота крепко выручала третий батальон, - отозвался Меньшов. Погиб Макаров... Большой награды заслуживает. И родным в Ленинград надо написать. А Губина не забыли?

- Нет. На него наградной лист уже готов.

Василий Губин взял на себя командование ротой после гибели Макарова и воевал всю неделю, хотя был ранен в руку. Не раз он заменял наводчика, сам ложился за пулемет...

Николай Хламкин взял очередной лист. Сержант Кривоногов, командир штурмовой группы. Как он несся по Неве! Любой скороход позавидовал бы, а бойцы от него не отставали. Вскарабкались по ледяному откосу на берег - и сразу в бой. Те, кто шел следом, увидели уже взорванный фашистский блиндаж, разбитый гранатами пулемет.

...Росла стопка заполненных наградных листов. И каждый из них скупо, без прикрас рассказывал о подвиге, к которому человека готовила вся его предыдущая жизнь, готовили родители, школа, друзья, партия и народ.

Путилов вошел в штаб незаметно. Постоял какое-то время молча. Не хотелось отрывать людей от дела.