Жан Батист Баронян - Артюр Рембо

Коммуна вызвала в нём такой восторг, что он посвятил ей эмоциональное стихотворение, которому дал самое недвусмысленное название: «Боевая песня парижан».

Первые две недели апреля 1871 года были одними из самых радостных в юные годы Рембо. Ему ещё не исполнилось семнадцати лет, а он был принят секретарём в редакцию «Прогресса Арденн», пусть его обязанности и ограничивались разборкой поступавшей корреспонденции. Тем не менее он надеялся, что рано или поздно увидит в колонках газеты некоторые из своих стихотворений и небольших статей, которые хотел бы в насмешку подписывать псевдонимом Жан Бодри, как звали персонажа, созданного в 1863 году популярным в Париже драматургом и журналистом Огюстом Вакери.

По должности Рембо мог, по крайней мере, близко общаться с журналистами. В их компании он стал посещать кофейни под красивыми аркадами Герцогской площади, построенными ещё при основании города, в 1606 году. Обычно там велись горячие, острые споры. Иногда в них вступали со своими соображениями посетители пассажа, например эксцентричный Поль Огюст Бретань, он же Шарль Бретань, с которым Артюра за несколько месяцев до того познакомил Жорж Изамбар.

Шарль Бретань был главной фигурой среди завсегдатаев кафе «Дютерм». Родился он в Вузьере в 1837 году, а в Шарлевиле работал на сахарном заводе «Пети Буа» советником второго класса по косвенным налогам (отец же его когда-то был крупным чиновником, занимавшимся прямыми налогами).

С чёрной бородой, толстыми щеками, большим животом, горящими глазами и громоподобным голосом, он был чем-то вроде местной достопримечательности. Близкие называли его папашей Бретань. «Отпетый якобинец и свирепый антиклерикал» {29} 29 Mêlera Marguerite-Yerta. Rimbaud. Firmin-DidotetCie, 1930. , меломан, любитель камерной музыки, увлекавшийся оккультными науками и магией, в глазах шарлевильской буржуазии он был личностью, общения с которой следует избегать. Бретань любил Артюра, называл его «чудесным ребёнком», давал ему книги и советовал, что стоит читать, познакомился с большинством его стихотворений и одобрил их.

Увы, не прошло и недели с начала работы Артюра у Эмиля Жакоби, как стало известно, что префект Арденн запретил дальнейший выпуск чересчур социалистического «Прогресса Арденн», полагая, что симпатии этой газеты к Коммуне слишком заметны и могут способствовать возбуждению общественного мнения, если не восстанию в департаменте.

Артюр с трудом оправился от этого удара и вновь стал думать о том, чтобы отправиться в Париж, намереваясь присоединиться там к коммунарам. Он пытался вовлечь Делаэ в эту свою новую затею, но безуспешно. Да и сам колебался, так как слышал, что железные дороги, вокзалы и шоссе находятся под наблюдением пруссаков, их патрули постоянно прочёсывают окрестности и заставы столицы, а перед входом в селения выставлены заградительные дозоры.

Однажды утром, потеряв терпение и невзирая на возможные опасности, он всё же ушёл пешком в направлении Ретеля, потом — Нефшателя и Суассона, оттуда направился в Виллер-Котре. Он полагал, что при необходимости сумеет спрятаться в окрестных лесах. Восемьдесят километров, которые ему осталось пройти до Парижа, были самыми опасными. Со слов пассажиров, которых он расспрашивал, по пути было много контрольных пунктов, и аресты следовали один за другим.

От отчаяния и усталости Артюр не решился идти дальше и повернул домой. Ему казалось, что никогда в жизни он не был так одинок, опустошён, оторван от всего, о чём мечтал.

Вернувшись в Шарлевиль, Артюр, по его выражению, стал опускаться. 15 мая он отправил новое письмо Изамбару, который ещё находился в Дуэ у сестёр Жендр, и сказал об этом прямо:

«Я теперь опускаюсь хуже некуда. Почему? Я хочу быть поэтом, стараюсь стать ясновидцем: вы этого не поймёте, а я не смогу вам объяснить. Речь идёт о том, чтобы приблизиться к неведомому через расстройство всех чувств. Страдания жестоки, но надо быть сильным, надо быть рождённым поэтом, а я признал себя поэтом. Здесь нет никакой моей вины. Неправильно говорить, — я считаю, — а надо говорить: меня считают. Простите эту игру словами.