Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 2

Рябой кряхтя стал подниматься, я, сунув пайку хлеба Чечетке, хотел было выйти наружу, чтобы присутствовать при первой раздаче, как вдруг голосов десять изо всех дыр в окнах разом, задыхаясь от волнения, крикнуло:

— Удалого сунули к нам! Мишка здесь!

Рябой как сидел, так и остался минуты три сидеть неподвижно. Только сгорбился ниже. Прошептал: «Допрыгался, сука…» Потом пожевал губами и сказал:

— Доктор, выйди отселева. Глиста, давай сюда Юрка в момент. Враз! Бегом!

Это было живописное зрелище.

Давно перевалило за полдень, и сусловское небо стало, как неаполитанское: ни одной тучки, только льющаяся на землю синяя теплынь. На четырех черных столбах высоко вздымалась исхлестанная злыми зимними ветрами черная вышка, а в ней, пригревшись на солнышке, дремал стрелочек. Внизу находилась вахта, сквозь которую только что пропустили носильщиков и Николая. Ворота опять закрыли на засов. Вокруг грязной площадки, на которой по утрам происходил развод, полукольцом собралось все население БУРа — старые воры и грабители, похожие на лесные замшелые коряги, и молодая блатная поросль, измученные голодом и побоями мальчишки, все в грязном рванье и полуголые, черные от грязи, с ржавыми мисками и щербатыми ложками в руках. На горбатой, поросшей травой земляной крыше сидели — Вольф в медицинском халате, Нахапенок с раздаточной фанеркой и голый Глиста. И это замершее в напряжении людское полукольцо, все эти оцепеневшие в ожидании штрафники видели только одно — выкрашенные в темно бурый цвет ворота и прижавшегося к ним спиной красивого розовомордого парня с русым задиристым чубом.

— A-а, Мишка! Иди сюда! Пожаловал самолично!

— Не стесняйся! Как раз к обеду!

— А где же твоя ложка, Удалой? Больничный супчик с котлетами тута не ждешь?

И вдруг все стихло. В пространство перед Мишкой протиснулся Юрок.

Он долго молчал, наслаждаясь видом поверженного сатрапа. Сделал закрутку. Закурил. И вдруг залаял:

— Рябой говорит, мол, прижиматься к воротам нечего! Слышь, сука? Оторвешься от ворот — я тебя лично сейчас же делаю начисто, а будешь липнуть к вахте — мы подождем до ночи! В стоячку жить всю дорогу не сможешь, Мишка. Понял? Готовься в морг, продажный ты гад!

Мишку втолкнули даже без обыска. Он сунул руку в карман и вытащил нож. Солнечный блик заиграл на прямом, широком. коротком лезвии. Зрители вытянули шеи. Я взглянул на стрелка: при окрике Юрка он взглянул вниз, поймал солнечный зайчик на ноже Удалого и снова с удовольствием подставил щеку солнышку: зона его не касалась. Он оберегал только ограждение. У Юрка в кармане тоже был нож, и он, не вынимая руки, шагнул к Удалому ближе. Мишка молча замахнулся и остался стоять в этом положении — спиной к воротам, рука с ножом поднята над головой. Прошло время. Мишка рукавом другой руки смахнул пот с лица и перевел дыхание. И снова все замерло.

— Начинаю раздачу обеда, — крикнул Николай: он подготовил бочки и черпаки. Все вздрогнули: сусловская коррида захватывает посильнее мадридской, но не на голодный желудок. И сразу все заговорили, зашевелились. На время Удалой был забыт. Зрители выстроились в очередь. Коррида сменилась раздачей баланды.

— Подходи. Называй фамилию! — скомандовал Булыгин, сильно крутанул в бочке черпаком и отмерил порцию.

Но первый в очереди не двинулся.

— Сичас, дядя Коля… Глиста…

И действительно, появился Глиста с большим эмалированным тазом, стал перед бочкой.

— Ты что, на корову берешь?

В очереди хихикнули.

— На Рябого.

Николай с усмешкой кивнул на таз выстроившимся голодранцам, дрожащим от голодного нетерпенья.

— Эх, вы, дурачье! Паразита кормите!

— Ты, слышь, давай нам гущу — Рябому положено, а я с ним кушаю, — угрюмо прервал Юрок. — Понял? Глиста, подставляй! Агитации нам здесь не надо, сами не дурней тебя!

Николай болтнул суп в бочке и налил две обычных порции:

— Нахаленок, отметь: Крышкин и Нуралиев. Следующий!

Юрок скрипнул зубами и шагнул ближе.

— А гуща? Где картошка?

— Я даю всем одинаково. На виду у народа. Вот отлиты порции мне, доктору, санитару и учетчику. Можешь проверить.

Юрок побледнел.

— Идешь насупротив закона? Ладно, тебе жить… Глиста, неси баланду в барак!

И он угрюмо зашагал за мальчишкой вдоль всей очереди. Два черпака супа в большом тазу всем показались смешными, в очереди напряженные лица разгладились.

— Здорово! Мне три картошки досталось! — звонко крикнул хромой мальчишка с конопатым носом.

— Убьет тебя Рябой, дядя Коля! — тихонько буркнул седой оборванец с трясущейся головой. — Прирежет ночью. Утром и концов не найдешь.

Булыгин этого ждал.

— Рябой убивать не станет, — громко ответил он. — Пахан подошлет тебя. А ты меня не убивай! Зачем? Со мной ты завтра опять получишь законную порцию, как человек, а без меня — сцеженную грязную воду, как собака!

В очереди люди перестали улыбаться. Все глядели на Николая так, как будто бы видели его в первый раз. Уже получившие еду еще раз заглянули в свои миски.

У ворот громыхнула калитка. Плотников поманил меня пальцем.

— Доктор, подойдите сюда!

Он толкнул в БУР долговязого паренька в ватных штанах и сапогах, со свертком под мышкой. Паренек стоял, низко опустив голову в большой шапке со спущенными ушами.

— Это я! — сказала тихо Тополь, блеснув синими глазами. — Еле нашла вас здесь. Выполните обещание! Я принесла стерильные инструменты и спирт.

Мы молча прошли в мою кабинку.

«Словно тополь стройна, синеморевый взгляд, и покрыта платочком шелковым», — такую песню Клавдия Морозова пропела на концерте в клубе только один раз, но этого оказалось достаточно: ее прозвали Тополем, потому что все у нее было — и стройная фигура, и синеморевый взгляд, и черный шелковый платок; было и еще другое — нежное лицо, застенчивая речь, немаленький срок. Ее заприметил начальник режима лейтенант Фуркулица, стал вызывать ночью на допросы, запугал, довел до отчаяния и изнасиловал: это была его обычная манера поддерживать лагерный режим. Обыкновенно он продолжал связь с очередной жертвой только до прихода следующего этапа, но Тополь была слишком мила и хороша собой, и вот этапы приходили, а связь продолжалась. Чтобы облегчить встречи, Фуркулица устроил Клаву на работу за зону в пошивочную мастерскую.

— Когда я почувствовала, что забеременела, я хотела покончить с собой, — сказала она мне неделю назад, — но бабы отговорили. Пусть Фуркулица подохнет раньше — если бог есть, он его накажет: ведь упал же следователь Гамов под колеса поезда? Но мне надо поскорей освободиться от этой нечисти — я не могу жить с сознанием, что во мне растет чекистский гаденыш! Не могу доктор! Дайте обещание незаметно от всех помочь!