Антон Деникин - Путь русского офицера

Судьба генерала Ренненкампфа еще более трагична, чем Самсонова. Впечатление генерала Янушкевича, что «Ренненкампф остался тем, кем был» – не было правильным. После первой понесенной неудачи, благодаря отчасти своим ошибкам, а еще более чужим, он, несомненно, пал духом. Угнетало его и то обстоятельство, что широко распространился слух, будто «Ренненкампф предал Самсонова». Никакие оправдания или доказательства не были для него возможны, ибо военные операции были облечены строгой тайной.

Во всяком случае, как во времена отступления к Неману, так и в дальнейших операциях Ренненкампфа не видно уже той инициативы и решимости, которые он проявлял во времена Китайской и Японской кампаний. В начале 1915 г. он был отрешен от командования армией и стал жить в Петрограде. Здесь начались для него поистине тяжелые дни… В связи с его немецкой фамилией и восточно-прусской трагедией, по всей стране пошел слух, что «Ренненкампф – изменник!».

Это было отголоском явления, которого я коснусь сейчас. Весной 1915 года, когда, после блестящих побед в Галиции и на Карпатах, российские армии вступили в период «великого отступления», русское общество волновалось и искало «виновников», «пятую колонну», как теперь выражаются. По стране пронеслась волна злобы против своих немцев, большей частью давным-давно обруселых, сохранивших только свои немецкие фамилии.

Во многих местах это вылилось в демонстрации, оскорбления лиц немецкого происхождения и погромы. Особенно серьезные беспорядки произошли в Москве, где, между прочим, толпа забросала камнями карету сестры царицы, великой княгини Елизаветы Феодоровны [89], женщины, увлекавшейся мистикой и благотворительностью и никакой политической роли не игравшей.

Вероятно, под напором общественного мнения, летом 1915 года состоялось много увольнений с гражданских постов лиц с немецкими фамилиями, и Ставкой приняты были некоторые репрессивные меры в Прибалтийском крае в отношении местных нотаблей. Императрица Александра Феодоровна болезненно реагировала на это явление и в своих письмах к государю несколько раз просила его побудить великого князя Николая Николаевича прекратить «гонение на остзейских баронов».

Несомненно, во всей этой истории пострадало напрасно много вполне лояльных людей, но нельзя не признаться, что в Прибалтийских губерниях германофильские симпатии, совершенно чуждые коренному населению (эстонцы, латыши), проявлялись в немецком населении городов и в прибалтийском дворянстве.

И это невзирая на то, что последние в течение веков пользовались в России привилегированным положением и благосклонностью династии. Эти симпатии обнаружились наглядно впоследствии, после занятия германской армией Прибалтийского края, когда в местной немецкой печати и в воззваниях предводителей дворянства всех трех губерний прозвучали неожиданные мотивы:

1) признание, что «с горячей симпатией и пламенным восторгом [дворянство] следило за успехами германского оружия и болело душой, что не имело возможности на деле доказать свой германизм» [90];

2) радость, что «столь долго желанное отделение от России стало, наконец, действительностью» [91];

3) призыв «пожертвовать самым дорогим – послать своих сыновей в германскую армию, чтобы они сражались вместе со своими освободителями» [92].

Хотя практического значения эти призывы не имели и в армии, где служило много прибалтийских дворян, никакого отклика не получили, но появление их не могло не отразиться на усилении неприязненного отношения к немцам русского общества и народа.

Волновалась и армия. Так что Верховный главнокомандующий счел себя вынужденным отдать приказ, призывавший не верить необоснованным слухам и обвинениям. Но вместе с тем, ввиду упорно ходивших в армии разговоров, что «немцы пристраиваются к штабам», Ставка отдала секретное распоряжение – лиц с немецкими фамилиями отчислять в строй [93].

В одном из своих писем к военному министру Сухомлинову начальник штаба Верховного главнокомандующего говорил: «Масса жалоб, пасквилей и т. д. на то, что немцы (Ренненкампф, Шейдеман, Сиверс, Эберхардт и т. д.) изменники и что немцам дают ход, а равно и настроения [ выясненные ] по письмам военной цензурой, побудили великого князя [ Николая Николаевича ] отказаться от мысли о Плеве [ который предназначался на пост главнокомандующего Северо-Западным фронтом ] » .

В свою очередь, военный министр писал в Ставку: «Государь император повелел мне переслать вам [ Янушкевичу ] прилагаемое письмо. Прилагаю и полученное мною из Харькова. Оба эти документа свидетельствуют о том, что ненависть к немцам может быть использована агитаторами для такого рода выступлений в войсках, с которыми придется очень считаться».

Крупных столкновений в армии на этой почве, впрочем, не произошло, бывали лишь мелкие эпизоды. И конечно, перечисленные выше генералы – вне всякого подозрения. Вообще наш офицерский корпус ассимилировал так прочно в своей среде инородные по происхождению элементы, что русская армия не имела оснований, за очень малыми, может быть, исключениями, упрекнуть в чем-либо своих иноплеменных сочленов, которые точно так же, как и русские, верно служили и храбро дрались.

Возвращаюсь к судьбе Ренненкампфа.

Под влиянием общего настроения, обвинявшего его, Государь поручил одному из видных генералов [94]произвести расследование. Впоследствии мне пришлось ознакомиться с объемистым томом следственного дела, когда я был начальником штаба Верховного главнокомандующего. Составленное документально, объективно и очень подробно, оно выяснило стратегические ошибки Ренненкампфа – такие, впрочем, какие могут быть и у других командующих, но ни малейшего признака нелояльности.

Ренненкампф был уволен в отставку, дело о нем прекращено и… погребено в архивах Ставки, так как шла война. Общественной реабилитации он не получил, в глазах большинства людей, не разбирающихся в военной обстановке, над ним по-прежнему висело чудовищное обвинение в измене…

Со своей оригинальной наружностью, большими пушистыми усами и нависшими бровями, в забайкальской казачьей форме, которую он носил, он был хорошо знаком публике по сотням портретов в газетах и журналах еще со времен Японской войны. Его легко узнавали, и не раз на улицах и в публичных местах он подвергался оскорблениям. Можно себе представить переживания старого солдата, в формуляре которого записаны были три войны и такие славные страницы, как Цицикар, Мукден, Гирин и, наконец, Гумбинен…

Революция застала генерала Ренненкампфа в Таганроге, где разнузданная толпа распропагандированных солдат-дезертиров, бросивших фронт, предавших армию и родину, убила его, подвергнув предварительно жестоким истязаниям.