Алексей Брусилов - Мои воспоминания. Брусиловский прорыв

Остались мне на память только аксельбанты и почерневшие погоны. Шашку же, как я не бился, мне не вернули, несмотря на то, что впоследствии такие «высокие» лица, как главком С. С. Каменев и начальник штаба П. П. Лебедев писали заявления о необходимости вернуть мне мое золотое оружие. Помимо исторической ценности, шашка эта с массой бриллиантов и золота могла бы прокормить многих во времена голода.

Итак, нас с Ростиславом в автомобиле повезли на Лубянку вместе с моей дорогой моему сердцу шашкой. Там мне сказали, что как только меня освободят, то ее мне вернут. Но этого не случилось. Впоследствии мне говорили, что ее дали в награду какому-то красному герою за доблесть, выказанную в Крыму против белых. Насколько этот слух верен – не знаю!

На Лубянке нас продержали недолго и свезли в Кремль на гауптвахту. Смотрел я на Успенский собор и другие древние святыни старой Руси и невольно усмехался: вот уж не ожидал такого пассажа, когда был на фронте, что за всю мою работу во имя Родины попаду под арест под надзором нескольких латышских и еврейских юношей. Были среди моих часовых и австрийцы, взятые мною же в плен, и русские красноармейцы также были из моей армии.

И нужно сказать правду, что все они, и русские и австрийцы, относились ко мне с большой почтительностью. Со мною вместе было несколько других арестованных, все больше социалисты, меньшевики. Из них я запомнил еврея Иоффе и совсем мальчика эсера Мальма. Оба они очень сердечно ко мне относились, исполняли за меня все работы, подметали пол, мыли посуду. Также сидел со мной эсер Саблин [115], о нем мне придется вспоминать позднее. В Кремле одновременно со мной сидели англичанин Локкарт [116]и эсерка Мария Спиридонова [117]. С ней я как-то на прогулке даже разговаривал.

Прошел день и еще одна ночь с момента моего ареста. Меня беспокоила мысль о жене. Когда нас увозили из дома, она была в ужасном состоянии. Кроме того, нога моя оставалась без перевязки и вдруг рана посинела, могла образоваться гангрена. Но, слава Богу, оказалось, что жена не дремала, разыскивая меня, и на третий день явилась продовольственная передача и был допущен ко мне доктор – второй ассистент Руднева С. К. Лесной. От него я узнал, что Сергея Михайловича должны были арестовать в ту же ночь, как и меня, но он скрылся, вероятно бежал на Украину, и его большевики не нашли.

Доктор Лесной ежедневно являлся для перевязки моей ноги в Кремль, и я стал оправляться. Через несколько дней Ростислава выпустили домой, а мне разрешены были свидания с женой. Из советских газет, которые мне давали, я узнал, что меня обвиняют в том, что я стал во главе офицерской организации, которая якобы собиралась в Москве.

Я написал Дзержинскому письмо, как народному комиссару по внутренним делам, о том, что прошу его объяснить мне, в чем меня обвиняют и за что я арестован. Письмо это привожу по памяти, может быть не вполне точно, так как сохранился только обрывок черновика его. Конечно, в нем я принужден был несколько кривить душой, не мог же я открыть ему своих настоящих чувств.

«Председателю Всероссийской Чрезвычайной Комиссии.

В “Известиях ЦИК” было объявлено, что я обвиняюсь в принадлежности к союзу белогвардейцев. Считаю долгом заявить, что я, безусловно, ни к какой партии, организации или союзу не принадлежу, а о существовании союза белогвардейцев даже никогда и не слыхал. Я хорошо понимаю, что мое заявление может считаться голословным, но и обвинения, не основанные на фактах, столь же неосновательны. Я знаю, что ничего подобного мною совершено не было. Насколько я твердо держался правила не противиться воле народа, можно видеть из нижеприведенных действительных фактов.

1) Я был смещен Керенским с поста Верховного главнокомандующего и заменен Корниловым, который через две недели выступил против Временного правительства. Не имея документов, не могу входить в бездоказательные подробности, но не наводит ли Вас эта смена на какие-либо мысли о моей роли в этом происшествии?

2) Во время октябрьских боев в Москве я, волею судеб, оставался нейтральным на своей квартире. Я был ранен у себя дома тяжелой гранатой в ногу 2 ноября вечером, то есть под самый конец боя, так как 2-го вечером бои были закончены. Меня ежедневно навещали красногвардейцы, каждый раз видели меня и производили безрезультатные обыски.

3) Несколько бывших генералов и офицеров, когда я лежал уже тяжко раненным, спрашивали меня: допускаю ли я возможность служить Советской республике? Я им неизменно отвечал, что считаю обязательным каждому здоровому человеку служить русскому народу (конечно, и тут я не мог признаться гражданину Дзержинскому, что я полагал полезным всем оставшимся в России офицерам быть на случай переворота на своих местах в Красной армии).

4) Когда я стал в конце весны несколько поправляться от раны, врачи и моя жена настаивали на отъезде моем на лиман в Одессу для лечения моей тяжко пораженной ноги. Я наотрез отказывался от этой поездки, рискуя здоровьем, лишь для того, чтобы отвратить подозрения в моем желании убежать из Советской России. Я великоросс и желал оставаться со своими братьями по крови, а не воевать против них.

В заключение должен сказать, что я, раненный очень серьезно, пролежал в больнице свыше восьми месяцев, а затем переехал к себе на квартиру долечиваться. В настоящее время я еще далеко не оправился, рана вновь открылась, а лечиться при таких условиях крайне тяжело. Я не чувствую за собой решительно никакой вины перед Советской республикой и никак не могу понять, за что я страдаю и в чем меня в действительности обвиняют.

Я был бы очень признателен, если бы меня вызвали, чтобы выяснить это недоразумение, ибо я иначе не могу назвать мой неожиданный для меня арест. На фронте все войска хорошо знали, что я друг, а не враг народа. Я лично имущественно совершенно не заинтересован в перемене правления, ибо у меня нет ни капиталов, ни дома, ни завода, ни имения, а обладаю лишь обстановкой моей квартиры, которую у меня никто не отнимает.

Если мое пребывание в Москве по каким-нибудь причинам считается нежелательным, то разрешите выехать в какую-либо нейтральную по отношению к Советской России страну, по Вашему выбору, с семейством, дабы я мог там спокойно и рационально лечить свою больную ногу. Не считая себя ни в чем виноватым, я сам, без разрешения, ни явно, ни тайно выезжать не желаю, даже если б был на свободе, что уже и доказал.

В ответ на это Дзержинский сам приехал ко мне на другой же день и сообщил мне, что меня лично никто ни в чем не обвиняет, но что я арестован потому, что они прочли письмо военного английского агента Локкарта, который в нем писал своему правительству о том, что он надеется произвести переворот в Москве и захватить все Советское правительство. Он писал, что может подкупить командира одного из латышских полков, согласившегося на это дело.