Алексей Брусилов - Мои воспоминания. Брусиловский прорыв

Жена моя в то время, в свою очередь, виделась с Дзержинским и затем написала ему письмо, которое считаю небезынтересным привести здесь целиком, так как черновик его у нее сохранился.

Гражданин Дзержинский! На днях мы имели с Вами разговор по поводу ареста моего увечного, слабого старика-мужа. Он ни в чем не повинен перед правительством. И это Вы знаете. Зачем же вчера официальная газета ввела людей в заблуждение, объявив его причастным к контрреволюции? Жизнь наша со времени его ранения протекала в лечебнице, на глазах у всего персонала, всех служащих, всех больных и посетителей. А при этой обстановке о каком же заговоре может быть речь?..

И в религиозных, и в политических убеждениях мы с Вами люди разные. Но муж мой, однако, всем говорил, что считает вредным и лишним кровопролитием выступление против правительства большевиков, при народной психологии стихийно-революционного времени. Он говорил, что всякая акция имеет свою реакцию, это неизменный закон, но что способы помогать человечеству творить добро, проливать меньше крови, помогать преобладанию эволюции духа, а не звериных инстинктов, в обоих случаях различны.

Я твердо знаю, что если бы муж мой был здоров, он старался бы не допускать никаких выступлений. (И только в том случае, если бы волею судеб Москва была бы занята германскими или союзными войсками, а большевики принуждены были бы уйти, считал бы невозможным отказаться быть посредником между иностранными пришельцами и русским народом для водворения порядка, для успокоения умов и духа в населении, для выгораживания и защиты его интересов.

Но это только в том случае, если бы в этом была крайняя нужда и состояние его здоровья ему это позволило.) [120]Вы сказали мне, что заточение моего мужа Вам необходимо ввиду того, что его имя слишком популярно и что союзники рассчитывают на его помощь, а многие русские люди видят в нем будущего великорусского Скоропадского.

Должна Вам сказать, что широкие взгляды и глубокий опыт моего мужа далеко не одобряли действий Скоропадского – это раз, а во-вторых, союзникам и вообще Вашим противникам мог быть нужен Брусилов здоровым, а с больным они считаться не будут и если все-таки придут, то, весьма возможно, приведут с собой такого реакционера, от которого с корнем погибнут не только Ваши насаждения, но даже самые умеренные и необходимые преобразования.

От того, что Брусилов заточен, союзники своего дела не остановят и от своих интересов не откажутся, а среди русских генералов всегда найдут себе помощника. Брусилов с его широким, просвещенным умом, с его горячей любовью к народу, погибнет у Вас в плену, в сыром прохладном помещении, на сквозняке, без надлежащего ухода за его раной… А что же и кто же от этого выиграет?!

Он остался в Москве, доверился Вам своей чистой душой. Его жизнь протекала как на ладони, Вы знали все, что он делал. Он имел возможность и до и после ранения уехать, хотя бы с первыми же украинскими поездами. Но он сказал, что от русского народа не уедет, ибо ему принадлежит! Личные и семейные интересы для него не существуют. Нам здесь жить нечем, состояния у нас нет.

Когда при обыске у нас отняли, кроме золотого оружия Алексея Алексеевича, еще четыре куска мыла и другие необходимые нам вещи, со словами: «Довольно, напировались», мне было глубоко жаль этих бедных юношей, потому что такая черная клевета губит их, а не нас. Если бы они знали, как тысячи людей знают, какую тяжелую работу я исполняла в лазаретах и приютах, а когда и кто видел наши пирования?! Мы с сестрой всю жизнь нуждались и работали, а у моего мужа для пиров не было ни времени, ни охоты, ибо он был всегда и слишком занят.

У нас с ним во время войны были в руках миллионы казенных и благотворительных денег, а между тем я не смела даже сесть в автомобиль, так как тратить казенный бензин не имела права и должна была, по желанию мужа, показывать пример всем семьям военных. У нас сохранилось настолько мало денег, что нам жить нечем. В военных займах аннулировано 16 тысяч рублей, и я продаю вещи, чтобы существовать.

Пребывание восьми месяцев в лечебнице стоило немало, а бомба, разорвавшаяся в нашей квартире, ранившая мужа, погубила много имущества. Молодые люди, производившие обыск, обещали еще раз приехать и еще многое отнять из нужных нам вещей. Имущество моей сестры Е. В. Желиховской находится в Одессе, там наши родственники, там, на юге, все мои благотворительные дела: налаживается ремесленный приют для слепых, лазареты, приюты для больных и сирот детей русских, евреев и поляков.

На юге, отчасти и здесь, знают, что́ я делала, как я любила бедноту и как нас с мужем в высших сферах не любили и не считали за своих. В Одессе со времени Японской войны наладилось и развилось, было заглохшее, Общество пособия бедным больным на лимане. Тысячи солдат, городской и деревенской бедноты, излечиваясь, благословляли нас. А теперь я не могу лечить там моего мужа!.. Мои отделы для помощи увечным в Одессе, в Киеве, в Виннице, в Ананьеве – все это там, на юге.

А муж, несмотря на мои мольбы уехать туда, пожелал оставаться в Москве, так как там «Украина», а он великоросс… Остался здесь… Для того, чтобы Вы его заточили в антигигиеничное, сырое помещение, хотя он и «не арестант», а только «пленник», по Вашим словам, за то, что его честное имя слишком популярно! Вы разрешили мне посещать больного мужа ежедневно, но комендант это отменил и позволил только два раза в неделю.

Кончаю. У нас с Вами есть точка соприкосновения – это желание блага бедноте и труженикам. Но мы с мужем Вам зла не сделали. За что же Вы хотите нам зла?

Кроме этого письма, сохранился еще черновик письма моей жены к Владимиру Дмитриевичу Бонч-Бруевичу, игравшему в то время видную роль при Ленине. Где он теперь? Совершенно исчез с горизонта.

Вот это письмо.

«Многоуважаемый Владимир Дмитриевич! По Вашему совету я была у коменданта Козловского, описала ему весь ужас положения семьи Брусиловых. Он мне сказал, что будет говорить обо всем этом с кем следует и чтобы я ему позвонила в субботу, т. е. сегодня, до 4 часов дня по телефону 1-04-61. Я звонила пять раз, но мне отвечали, что его там нет.

Я ничего не знаю, что делать далее, и ввиду того, что Вы разрешили мне сообщить Вам, как [об]стоит дело нашей семьи, пишу Вам следующее: 1) брат моего мужа – Борис Алексеевич Брусилов скончался от потрясений, ухудшивших его болезнь (грудная жаба) в Бутырской тюрьме. Его не воскресишь. Тело его выдали нам по распоряжению Чрезвычайной комиссии и оказано содействие для доставления его в Воскресенск, так как там, в Новом Иерусалиме, его семейные могилы.

Спасибо за это. Также спасибо за то, что невинно заключенных дочь и племянницу усопшего вчера выпустили из тюрьмы, и они успели прибежать на вокзал вслед за гробом отца и дяди. Теперь в тюрьме остались очень больной, чахоточный, родственник по жене усопшего Бориса Алексеевича – Сергей Роман и мой пасынок Алексей Алексеевич Брусилов Младший. Никаких обвинений им не предъявлено, свиданий с ними не допускают.